Когда отцовы усы еще были рыжими

Теперь уж в самом деле придется идти к Кактее с подвязанным мысом. Ибо если отложить визит на еще более позднее время, то пострадает не только вежливость, но и мое сердце.

Жуткие иной раз случаются вещи. Только я занялся сейчас бечевкой, как вдруг совершенно бесшумно открывается крышка над прорезью почтового ящика и просовывается сложенный вдвое лист бумаги. Это, думаю, - хоть и начиная немного тревожиться, - должно быть, реклама какая-нибудь. А что оказалось? Явный отпечаток потерянного мной полусапожка. Взял земли из цветочного горшочка и сделал отпечаток другого полусапожка, оставшегося - сомнений быть не может.

Самое жуткое во всем этом, что на лестнице не раздалось ни единого звука, а когда я распахнул дверь, за ней никого не оказалось. Что делать теперь? Откупиться, положив деньги под коврик у двери? Занять под покровом темноты наблюдательную позицию у прорези?

А если то был знак с метафизическим смыслом? Но станут ли высшие инстанции коллекционировать обувь? С другой стороны, почему бы и нет, ведь полусапожек-то не простой, а с ноги церковного чина.

Кабы знать, как теперь себя повести! Цветочки-деточки уже спят, не то посоветовался бы с ними. Араукария, правда, еще бодрствует, за последние несколько минут она даже подняла свои ветви на добрых шесть сантиметров видно, испытывает чувство триумфа.

Ну, а к Кактее-то пойти мне, надеюсь, позволительно и теперь, как-никак я заплатил полусапожками за ее спасение. При этом вопрос о плате за помощь вообще вещь достаточно спорная. Не стоит, впрочем, навязывать дискуссию судьбе, довольно и того, что она нас мытарит. И как знать - может, судьба дожидается меня в лице - Кактеи? Мое сердце давно уже придерживается сего мнения...

22 сентября. Мое сердце было право. Уже вечерело, и на небе зажглись первые звезды, когда я, приблизившись к калитке ее участка, попытался вкрадчивым шепотом привлечь к себе внимание. Поскольку парничок совсем не был освещен, я уже подумал, что пришел напрасно. Но решил оставить хотя бы свою визитную карточку в дверях, и с этой целью после некоторых колебаний ступил за ограду, и осторожно продрался сквозь заросли бузины к островерхой стороне ее стеклянного домика, "Резник" - значилось там на эмалированной дощечке; фамилия эта, прямо скажу, поначалу немало меня обескуражила, вызвав незамедлительные ассоциации с непотребством известного метода обхождения с цветами. Приподняв руку и прижавшись лбом к стеклу, чтобы лучше рассмотреть, что там внутри, я тотчас же отскочил с невольным криком. Отделенные лишь тонкостью стекла, прямо передо мной мрачно сверкали чьи-то глаза. В фосфоресцирующем блеске какой-то разгоравшейся точки отчетливее обозначились черты лица и весь угрожающий облик - и я узнал Кактею. Поджидая меня, она курила сигарету. Невероятные усилия понадобились, чтобы не потерять самообладание и со всей непринужденностью дать ей понять, что в мои намерения входило лишь засвидетельствовать мое почтение.

Не выказав торопливости, она, в ответ на мой просительный жест, открыла дверь и, подозрительно оглядев участок, впустила меня. "Свет может только привлечь внимание", - сказала она. Я молчал, опешив от тропической жары, сразу объявшей меня после осенней прохлады, к которой успел привыкнуть, и она в темноте подтолкнула меня сквозь кактусы к громоздкому, как гора, дивану, а сама опустилась в качалку, не перестававшую с этого момента скрипеть. Передо мной, как я теперь разглядел, стоял котелок с дымящимся чаем. Я налил себе полную чашку и с закрытыми глазами погрузился в сладкий дурман, навеваемый не только ароматом чая, но и сознанием, что его заварила рука Кактеи.

"Речь идет, - раздраженно произнес в темноте ее голос, - о подарке ко дню рождения". Понадобилось некоторое время, чтобы до меня дошло: она имеет в виду кактусовый отросток. "Весьма оригинально", - пробормотал я и попытался в мерцающем свете свечи представить себе сей предмет размером в детскую голову. "Ребенку", - сказала она с вызовом как отрезала, так что я вздрогнул. "А, так, значит, ребенку, - залепетал я, совсем растерявшись. Прекрасная идея". - "Прекрасная? - вскричала она с угрозой. - Гениальная, вы хотите сказать". Во мне шевельнулся протест. "Не знаю, право, - вставил я осторожно, - если иметь в виду, так сказать, символический смысл..." "А то какой же еще,- - прервала она меня грубо, - на таком круглом и колючем предмете ребенку лучше всего можно показать ежовую суть мира". Откашлявшись, я спросил, сколько же лет ребенку. "Вечность, - ответила она высокомерно, ибо в настоящий момент он еще не удосужился появиться на сей невзрачный свет". Тут я почувствовал, что кто-то тянет меня за ботинки, точнее за шнурок, их перевязывающий. С остановившимся дыханием скользнул рукой вдоль ноги и наткнулся на острые и подрагивающие иглы какого-то шарообразного предмета. От неожиданности я не удержался и вскрикнул.

"Это господин Кувалек, - спокойно произнесла в темноте Кактея. - У вас, наверное, земля осталась на ботинках, он прямо сам не свой, когда ее чует". Только напрягая все силы, мне удалось выдавить из себя что-то вроде вымученного смешка: ведь названный "господином Кувалеком" кактус, вздрагивавший, как живой, и проявлявший такой интерес к земле на подошвах, казался мне существом не вполне обычным. Потом только выяснилось, , что господином Кувалеком именовался еж, которому было препоручено истребление мышей в парнике. Летучих мышей здесь также водилось изрядно, что было заметно по тому, как то и дело щеки мои обдавало резкое дуновение. Близость Кактеи, должен признаться, повергла меня чуть ли не в лихорадку, производителем коей было мое неумолчно аплодирующее сердце. Однако ж усилием воли я взял себя в руки, и; как только уловил эхо зевка за скрипом качалки, немедленно поднялся, и стал откланиваться.

Мой уход, однако, был задержан некоторыми непредвиденными обстоятельствами. Выяснилось, что еж объел бечевки на обоих ботинках, так что я оказался в пренеприятной необходимости просить у Кактеи лыка, а потом был вынужден на ее глазах - ибо она зажгла свечу - снова привязывать мысы к подошвам. Лицо ее оставалось, правда, совершенно неподвижным. "Можете при случае снова заглянуть, коли появится охота, - пробурчала она на прощание. Не исключено, - добавила она почему-то с издевкой, открывая дверь и напряженно высматривая что-то в темноте, - что мне опять понадобится ваша помощь". Когда же я снова продирался сквозь заросли бузины, она прокричала вдогонку мне: "Да, скажите этой толстухе, пусть она поостережется в другой раз!" Метила, видно, в Хульду.