Рассказы из сборника Отступление

Вскоре он оказался в обществе лишь одного Филиппа, поскольку семь человек из их группы отправились проверить сообщение о том, что чуть дальше по улице, примерно в половине квартала от них, в погребе виноторговца укрылась группа немцев. Филипп и Алексис стояли за чуть приоткрытой деревянной дверью и держали под контролем улицу.

Рядом с собой он слышал тяжелое дыхание Филиппа. Чтобы добраться до укрытия, им пришлось пробежать две сотни метров по открытому пространству, и засевшие на крыше немецкие снайперы успели произвести по ним два выстрела. Алексису казалось, что мир перед его глазами пребывает в каком-то странном многокрасочном круговороте, а собственное дыхание представлялось скрипом древней машины, остро нуждающейся в смазке. Опустившись на одно колено, Алексис прислонился лбом к дверной панели и почувствовал, как дерево стало скользким от выступившего на лбу пота. Остановив усилием воли вызванное изнеможением многоцветное вращение мира, он взглянул в сухое, иссеченное резкими морщинами лицо Филиппа. Увидев покрасневшие от бессонницы глаза бывшего друга, Алексис на миг вспомнил, как много лет тому назад они, освеженные ванной, в шелестящих шелковых халатах сидели друг против друга за завтраком. На столе дымил кофейник, перед ними лежали свежие газеты... Филипп тогда шутливо произнес: "...твоя жена изменяет тебе с итальянцем".

- Они двигаются слишком медленно. Слишком... - Филипп приоткрыл дверь чуть шире и следил за тем, как его патруль, прижимаясь к стенам домов, крадется в направлении винного погреба. - Надо заставить их шевелиться. Вопросительно взглянув на Алексиса, он спросил: - С вами все в порядке?

Собрав остатки сил, Алексис поднялся на ноги, выдавил подобие улыбки и ответил:

- Вполне. Если не считать того, что я, пожалуй, слишком стар для подобного рода упражнений.

- Хорошо, - сказал Филипп и выскользнул из дверей.

Через пять секунд после его ухода Алексис увидел, как из-за угла выкатился грузовик и на миг остановился в конце улицы. Это был большой армейский бронированный автомобиль с пулеметом, установленным над кабиной водителя. Борта машины со всех сторон щетинились стволами винтовок.

- Филипп!! - широко распахнув дверь, крикнул Алексис.

Филипп обернулся. Он, его люди, водитель машины и пулеметчик увидели друг друга одновременно. Французы побежали, а водитель включил передачу и, быстро набирая ход, бросил машину вслед за ними. Пулеметчик дал несколько коротких очередей, но тряска мешала ему целиться, и пули, не попав в цель, рикошетировали от мостовой у ног мчащихся к углу улицы Филиппа и его друзей. Там они надеялись найти хотя бы временное укрытие. Алексис бросил взгляд на Филиппа - сутулую, хромающую, нелепую фигуру, с винтовкой в руке.

Затем он выскочил из своего укрытия и побежал по улице с таким расчетом, чтобы оказаться рядом с грузовиком, когда тот будет катиться мимо. Некоторое время с машины его никто не замечал, и у него хватило времени на то, чтобы сорвать чеку с гранаты. Алексис бежал тяжело, почти тем же курсом, что и грузовик, однако чуть-чуть под углом к нему. Так бегут люди, намеривающиеся вскочить на подножку движущегося трамвая. Пулеметчик, наконец, увидел его и развернул ствол. Первая очередь прошла мимо, и Алексис продолжал молотить ногами, стараясь не выронить гранаты из потной ладони и не слыша ничего, кроме своего тяжелого дыхания. Солдаты в грузовике тоже увидели бегущего француза, и стволы винтовок обратились в его сторону. Выстрелов он почему-то не услышал, но зато услышал свист пролетающих мимо головы пуль. Одна из пуль ударила Алексиса высоко в плечо, он споткнулся, но, сумев чудом удержаться на ногах, заковылял на перехват приближающемуся грузовику. Пулеметчик развернул пулемет, и на сей раз Алексис услышал даже истерический стук бойка. В тот же миг что-то ударило его по голове, а рот заполнился кровью. Кровь имела какой-то странный привкус. По непонятной для Алексиса причине язык его перестал шевелиться, и проглотить кровь он не мог. Однако француз продолжал двигаться. И среди множества шумов - рева мотора, выстрелов, криков на немецком языке - ясно слышался размеренный стук его каблуков по камням мостовой. Расставленные в сторону руки помогали Алексису удерживать равновесие, а ноги, в некогда так прекрасно смотревшихся на средиземноморских пляжах, а теперь превратившихся в лохмотья фланелевых брюках, действовали самостоятельно, наподобие старинного музыкального автомата. Из ран на плече и голове лилась кровь, оставляя на мостовой темный извилистый след. На превратившемся в кровавую маску лице белела оголенная кость скулы, а один глаз, вывалившись из глазницы, висел на обрывках мышц. Другой, оставшийся целым глаз, он не сводил с грузовика. Когда машина оказалась рядом, Алексис вцепился рукой в дверцу кабины. Грузовик поволочил его за собой, а сидевший в кабине солдат стал бить прикладом по судорожно захватившим край окна пальцам. Со стоном, который издает толстяк, вцепившийся мертвой хваткой в ручку двери уходящего пригородного поезда, Алексис подтянулся и сунул гранату через борт грузовика в массу винтовок, мундиров, боеприпасов и бестолково вопящих людей...

Он упал на спину и вытянулся на мостовой. Откуда-то, как ему показалось, очень издалека до него донесся грохот взрыва. Каким-то совершенно непостижимым образом Алексис сумел сесть, чтобы полюбоваться плодами своей деятельности. Опрокинувшийся грузовик полыхал ярким пламенем. От него на метр-другой с трудом отползали фигуры в серых мундирах, но большая часть серых мундиров лежала неподвижно, а некоторые из них даже горели.

На том, что осталось от его лица, промелькнул призрак улыбки.

К нему медленно подошел Филипп. Алексис судорожно поднял руку, чтобы стереть кровь с единственного глаза и яснее увидеть своего друга. На какой-то миг он вспомнил о тысячах совместных выпивок, о красивых девицах, которых делил с другом, о путешествиях во время вакаций и о беспечных, веселых часах после завершения спектакля. Вспомнил он и о том дне, когда, чувствуя себя всего лишь отрешенным от сцены актером, решил согласиться на ту большую, постыдную и греховную роль... Он пробормотал что-то окровавленным ртом, сквозь раздробленные зубы, но слова захлебнулись в крови. Его единственный умирающий глаз смотрел на Филиппа, умоляя о прощении.