Рассказы

Жильцы в доме часто захаживали друг к другу, по делу или так, все тут хорошо знали друг друга, почти все работали поблизости, на мебельной фабрике; только дворник прибыл сюда из другого микрорайона, он был оператором плоскочулочной машины и, шептались люди, доверенный человек. Да еще вот Таллаи с Бертой. Эти две женщины. Появились они здесь, видно, ночью; однажды утром дворник, который под предлогом уборки заглядывал в окна кухонь, заглянул - а они уже там. Вдова Таллаи, гордо представилась дворнику женщина; с остальными она просто здоровалась, а иной раз и того не делала; а это моя дочь, представила она немного погодя Берту. Дворник взглянул на Берту, потом на Таллаи: да ну, вырвалось у него, а не внучка? Эшшь ты, с лукавой улыбкой проворковала толстая женщина и кокетливо вскинула брови. Мы бы с ней подружками могли быть! Дворник не нашел, что на это сказать, лишь языком что-то выковырял из-под протеза, потом кивнул и ушел по своим делам. И эта тоже какая-то ненормальная, рассказывал он потом жене. Все время говорит: эшшь ты. Так и говорит? Ну да. Тогда и вправду подозрительно, удовлетворенно заключила дворничиха. Яношка, их взрослый сын, во дворе собирал на лопату мусор, бросал его в грязный помятый контейнер, при этом смеялся и, по всему судя, был вполне доволен собой; потом поддел лопатой валявшийся в стороне камень и подбросил его высоко в воздух. Он тут же забыл про него и отвернулся, почесывая себе зад, и тогда камень упал ему на плечо. А дочь что, спросила, с надеждой глядя на дворника, жена, но ответа не получила.

Ступай куда-нибудь, повеселись, потанцуй, каждый второй день уговаривала Борика девушку, за мной в твоем возрасте полгорода бегало! В такие моменты мысли Борики иногда улетали куда-то, она поднимала глаза к потолку, долго смотрела на люстру и - видимо, под грузом воспоминаний - ничего не говорила. Свои более или менее уцелевшие платья, костюмы она вывешивала на дверцу шифоньера, чтобы Берта сама выбрала, какое ей сегодня надеть; девушке, правда, никакое надевать не хотелось, она бы с радостью сидела дома, да и дома не выходила бы из ванной или уборной - там можно было закрыться и побыть одной. Ничего необычного она там не делала, просто смотрела в зеркало на себя, особенно же внимательно разглядывала кожу - на руках, на лице, потом на всем теле, до пальцев ног, не вскочило ли там что-нибудь, прыщик или бородавка, и если, когда она себя оглаживала, пальцы встречали какую-нибудь шероховатость, она принималась это место мазать и натирать всякими лосьонами, кремами; в уборной можно было пользоваться только слюнями, но - ладно хоть так. Когда с кожей было покончено, она принималась за волоски, которые нужно было выдергивать, по одному, отовсюду, а чуточная боль была даже приятна, от нее по всему телу шла сладкая дрожь, иногда даже слезы на глазах выступали. Берта знала, что парни - существа грязные и вонючие, от них исходят какие-то испарения, которые называются - мужской запах, у них даже дыхание другое, а от их слюны и пота легко можно забеременеть. Берте было двадцать три года, и ни со слюной, ни с потом мужским она еще ни разу близко не сталкивалась; однажды, в гостях у кого-то из родственников, ее пригласили танцевать, и там она точно чувствовала какой-то запах, от которого у нее даже голова разболелась; так чего ради ей идти на какой-то бал? Ей и так было хорошо; в последнее время, когда Борика посылала ее веселиться, она не спорила, уходила в ближний сквер, находила себе скамью, садилась и несколько часов терпеливо скучала.

Сейчас, стоя у окна в кухне и брошью скалывая на себе юбку миди, которую дала ей Борика, она смотрела во двор, на Яношку; тот сидел в огромном зеленом котле и пел, крышки на котле не было, Берта, тихо улыбаясь, представила, что в котле под Яношкой кипит вода и булькает жир, а сверху на его пыльную, драную солдатскую униформу кто-нибудь сыплет соль и приправы; Яношка все время ходил в этой униформе, и, хотя он был совсем не худощав, она на нем висела свободно; правда, в армии он никогда не был, дворник, когда его спрашивали, отвечал, пускай мальчик окрепнет немного. Однажды Берта видела Яношку совсем близко, и ей показалось, что под носом у него сыро, да и в углах глаз словно бы засох гной, а кожа: какая у него кожа, она не помнила. Яношка тогда поднимался из подвала, а она шла в лавку и очень старалась, чтобы он ее не заметил, а тот все-таки прошел мимо так, что задел ее боком, Берта даже вскрикнула от испуга, ты чего, ты зачем?.. Яношка, раскрыв рот, благоговейно смотрел на нее, Берта могла бы поклясться, что зубы он никогда не чистит, но думать об этом у нее не было времени, потому что Яношка вдруг встал перед ней и развел руки, она не знала, что и делать, и чуть не завопила от ужаса, а он сделал вид, будто хочет обнять ее, но не обнял, а засмеялся и ушел.

Берта сразу рассказала об этом Борике, та долго хохотала, словно все это ей невероятно нравилось, эшшь ты, громко восклицала она, видишь, какое ты впечатление произвела на молодого человека, так что - вперед! И показала, как в таких случаях надо улыбаться - наивно, а еще лучше застенчиво, - и так странно пригнула голову, Берта даже испугалась, что у тети голова закружится, но ничего, все обошлось. Берта свою тетю не ненавидела, хотя, правда, и не любила, она только ждала, чтобы та умерла, и уж тогда-то она повыдергивает у себя даже брови, не говоря о ресницах, а из квартиры больше ни на минуту не выйдет. И пока Борика Таллаи самозабвенно расписывала, какое у молодых людей, у мужчин демонически прекрасное тело, Берта вдруг с испугом вспомнила, что кожа у Яношки - великолепная, гладкая, и это ей показалось какой-то несправедливостью или обманом, потому что Яношке больше подошли бы гнойные нарывы на лице, чирьи, прыщи или хотя бы сыпь, а не свежесть и розовость, как у младенца, словно у него ни единого волоска не было на лице, а ведь у парней в его возрасте усы растут, борода, не говоря уж обо всем остальном. В мыслях Берта попробовала представить, какая кожа у Яношки под одеждой, там, где ее не видно: на груди, под мышками; но если ты никогда не видела вблизи ничего даже похожего, воображение тут не поможет. Ее не оставляло возбужденное любопытство; ну нет, ни о чем таком она не думала, просто представила, что будет, если они снова встретятся и он покажет ей и шею и грудь; о нет, нет, думала она в ужасе.