Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари) (Том 2)

"Пусть сегодня должна

Этот дом я навеки покинуть,

Ты меня не забудь,

Мне всегда служивший опорой,

Милый мой кипарисовый столб..."

Слезы заструились по ее щекам, едва она начала писать.

- Пора! - торопила ее госпожа Северных покоев. 

Даже если о нас

Вспоминать станет с тоскою

Кипарисовый столб,

В этом доме теперь ничто

Нас не удержит.

Прислуживающие госпоже дамы тоже приуныли, ибо каждая имела свои причины для печали. Всхлипывая, смотрели они на сад и думали о том, что отныне им будет недоставать даже этих цветов и деревьев, которых прежде они не замечали.

Госпожа Моку прислуживала в покоях Удайсё, а потому оставалась в доме, и госпожа Тюдзё сказала:

- Даже этот ничтожный

Ручей, по камням бегущий,

Останется здесь,

А та, что хранила покой этих стен,

Покидает свое жилище...

Думали ли мы, что так расстанемся?

- Ах, но что из того?

Ручей, по камням бегущий,

Покроется льдом.

И вряд ли кто-нибудь сможет

В нем свое отраженье увидеть.

О да... - ответила Моку и заплакала.

Кареты вывели со двора, и госпожа долго оглядывалась на дом, не чая увидеть его снова. Печальный взор ее ловил верхушки деревьев в саду, пока и они "не скрылись из виду". И вовсе не потому, что "ты здесь живешь..." (253). Слишком тяжело было ей расставаться с домом, в котором прожила она столько лет.

Встреча в отчем доме была печальна.

Мать, рыдая, сказала:

- А вы еще уверяли меня, что в лице Великого министра обрели надежного покровителя! О, я всегда чувствовала, что и в прошлом, а может быть, не только в прошлом рождении он был вашим врагом. Разве не по его милости столько страданий выпало на долю нашей нёго? Вы, да, впрочем, и все остальные, полагали, что им движет желание отплатить вам за ту давнюю обиду, но, даже если и так, я не понимаю, почему это должно служить ему оправданием. Когда человек питает к супруге своей столь горячую привязанность, его благосклонность, как правило, распространяется на всех ее близких, а поведение Великого министра всегда вызывало у меня недоумение. Теперь и того хуже - взял на воспитание девушку весьма сомнительного происхождения, пресытившись же ею, решил обеспечить ее будущее и отдал Удайсё, известному своей добропорядочностью и сердечным постоянством. Да это просто неслыханно!

Она так кричала и бранилась, что принц не выдержал.

- Полно, я не желаю больше вас слушать! - сказал он. - Да как вы смеете порочить имя министра, которого никто не дерзнул бы осудить! Как всякий мудрый человек, он все взвесил заранее и решил, каким образом ему следует рассчитаться за обиды. Я виноват перед ним, и в этом мое несчастье. На первый взгляд он остается беспристрастным, а сам, помня об испытаниях, выпавших ему на долю, незаметно возвышает одних и принижает других, каждому воздавая по заслугам. Меня же только потому, что связывают нас столь тесные узы, он изволил в прошлом году осыпать такими почестями, каких я вряд ли заслуживаю. Все говорили об этом, и мы не должны забывать...

Эти слова привели супругу принца в ярость, и она разразилась проклятиями. Весьма сварливый нрав у этой госпожи, не правда ли?

Узнав, что госпожа Северных покоев переехала к отцу, Удайсё был вне себя от досады. "Что за нелепость? - возмутился он. - Так открыто обнаруживать свою ревность, притом что мы уже далеко не молоды... Впрочем, я уверен, что сама она не настолько решительна. Виной всему вспыльчивый нрав принца".

Подумав о детях и о том, что по миру наверняка пойдет дурная молва, Удайсё совсем расстроился.

- Право, я никак не ожидал... - сказал он госпоже Найси-но ками. Возможно, без нее нам будет спокойнее, но мне всегда казалось, что при своей удивительной кротости она сможет тихонько жить где-нибудь в отдаленных покоях, никому не мешая... Ее внезапный отъезд - дело рук принца Сикибукё, не иначе. Придется съездить туда, а то люди не преминут обвинить меня в душевной черствости.

В роскошном верхнем платье, из-под которого выглядывало нижнее цвета "ива", в шароварах из зеленовато-серого шелка, он производил довольно внушительное впечатление, и, глядя на него, дамы думали: "Ну чем он ей не пара?"

Однако услышанное лишь усилило сомнения госпожи. Да, она не должна была уступать Удайсё. Когда он уходил, она не проводила его даже взглядом.

По дороге к принцу, которому он намеревался высказать свои обиды, Удайсё заехал домой. Его встретила госпожа Моку и в подробностях рассказала о случившемся. Собрав все свое мужество, Удайсё старался не плакать, но, услыхав, как не хотела уезжать дочь, разрыдался. Больно было смотреть на него!

- А ведь я прощал госпоже самые невероятные выходки! - сетовал он. Никто другой не стал бы заботиться о ней так, как заботился я все эти годы! А она не сумела оценить моей преданности! Разве человек, лишь о собственных удовольствиях помышляющий, оставался бы с ней до сих пор? Впрочем, ей уже ничем не поможешь, так не все ли равно? Но как принц собирается поступить с детьми?

Он внимательно прочел записку, прикрепленную к кипарисовому столбу, и, несмотря на неумелый еще почерк дочери, был настолько тронут ее сердечным порывом, что по дороге к принцу то и дело отирал слезы. Однако встретиться с супругой ему не удалось.

- Для чего? - сказал принц дочери. - Мы имели уже возможность убедиться в его умении склоняться перед сильными, ведь это далеко не первая его измена. Мне давно говорили, что он не на шутку увлечен этой особой. Неужели мы будем ждать, когда он, охладев к ней, вспомнит о вас? К тому же можно не сомневаться, что состояние ваше будет с каждым днем ухудшаться, ежели вы решитесь вернуться к нему.

В словах его была доля правды, этого нельзя не признать.

- Я нахожу ваше поведение неразумным, - передал Удайсё супруге. - Я допустил непростительную неосторожность, будучи уверен в том, что вы прежде всего подумаете о детях. Но что толку объяснять? Мне кажется, вы могли бы проявить большую терпимость и не предпринимать столь решительного шага до тех пор, пока моя виновность не будет неопровержимо доказана в глазах всего света и у вас не останется иного выхода.