Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи

Так, Англия, началась моя первая плутовская работа, и богатства она мне не принесла, а здоровье у меня было и так. А-ха-ха, о-хо-хо! Вы крепыш, Англия. Вы даже не вздрагиваете, когда я хлопаю вас по спине как друг. Вот так! Раньше я был слишком наивен, чтобы чувствовать себя нечестным. Однажды меня захватили на турецкой границе со всеми рисунками и едва не повесили, но мой англичанин платит денежки, и я обретаю свободу. Чудесные дни. Я даже и не думал о политике.

Я слышу плач ребенка. Какой это милый звук! Англия, мне кажется, жена вас зовет.

— Сегодня прекрасная ночь, Англия, прекрасная звездно-темная ночь вокруг этого городка. Я путешествовал большую часть своей жизни. Даже если бы неприятностей не было, я бы все равно путешествовал, никогда не имея ни капли богатства, — мне нужна пища на закате и кипяток на завтрак. Во время войны мое путешествование было так же просто.

В юности, после того как солдаты меня экспортировали из Турции, они забрали все мои деньги, прежде чем отпустить меня. Если бы только мы завоевали их в этой войне, тогда бы я сумел их встретить и заставил бы расплатиться до последней капли крови! Я путешествовал в неисчислимых странах Балкан и Центрального Востока, пока не запутался в многообразной валюте и не перестал что-нибудь понимать в обмене. Я часто повторял свой путеводный катехизис, пересекая границы страны: «Десять слибов равны одному флапу; сотня клаков дает один золотой круд, за четыре стуки дают один дрек» [27], — но обычно я переходил к следующей нации без единого слиба, флапа, клаки или круда — ничего, кроме одежды и пары стоптанных сандалий. О валюте это я пошутил — нет такого факта, чтобы я его не помнил. Некоторые границы я переходил десятки раз, но и теперь я могу вспомнить все даты, могу встать со стороны и видеть себя каждый раз, как я иду, лишенный забот, к таможенному посту.

Одно мое приключение — это то, что я женился, и моя жена — сильная и здоровая девушка из Гамбурга, и она тоже любит гулять по жизни. Однажды мы прошагали из Александрии по всему побережью Африки до Танжера, но это было трудно, потому что мусульмане не любят, когда рисуют их лица. Однако мы там встречали много белых людей, и я рисовал также много зданий и интересных мест — потом это все очень пригодилось в определенных кругах Берлина. Понимаете?

Мы вернулись в Германию, и в этой стране мы тоже ходили пешком. Мы присоединялись к группам молодежи и совершали экскурсии в Альпы, было много занятных времяпрепровождений в горах Шварцвальда. Моя жена родила двух детей — оба мальчики, но жизнь все еще была лишена забот. Мы встречали множество молодых людей, таких же, как мы, и вместе развлекались. В искусстве я кое-чего достиг, я делал сотни рисунков и очень гордился всеми, хотя одни были лучше, другие хуже, как полагается. К сожалению, ваши самолеты превратили в пепел большинство этих рисунков. В этой войне я потерял много моих старых спутников, славных людей… но это все в прошлом, и необходимо забвение. Теперь у меня есть лишь несколько товарищей в Ибизе. Жизнь бывает так печальна, Англия.

Тогда, перед самой войной, мои рисунки высоко ценились в Германии. Они висели во многих галереях, потому что отражали дух времени — дух молодежи, со всей чистотой боровшейся за создание единого великого государства, великой корпорации в одной стране. Мы были патриотами, Англия, и радикалами притом. Ах, как хорошо, когда весь народ, как один человек, идет вперед! Я знаю многих художников, которые думали, что анархистам не под силу справиться со всеми бедами мира в одиночку, хотя они и напялили черные рубашки. Дети не любят ложиться в темноте, и разве можно их винить? Кто-нибудь должен развести огонь в камине и включить свет. Но вам не надо думать, что мне нравятся такие безобразия, как разговоры о низших расах и так далее. Ведь сами поразмыслите, как я смог бы жить в Испании, если бы я так думал? Время было гордое и благородное, одиночество было позабыто. Я тогда испытывал ощущения, о которых сейчас думаю целые ночи, потому что я чувствовал, что после всех странствий моих юных дней я наконец достиг внимания к моей работе и при этом получил удовлетворение: нашелся фюрер, указавший мне, что я не такой, как все те люди, которых я встречал в своих странствиях. Он воссоздал меня. Ага! Англия, вы рассердились по-настоящему, побольше, чем если я хлопнул бы вас по плечу, как подобает веселому германцу! Вы думаете, я так прогнил, что, если порежусь, из меня черви поползут? Только прошу вас, не надо так думать, этого я никому не позволю. Я теперь ничему не верю, позвольте вам сказать. Ничему, ничему, ничему. Все куда-нибудь вступали в те дни, я и сам не мог удержаться, хотя я и художник. Именно потому, что я был художником, я дошел до конца, до самой крайности, опустился на самое дно. Меня несло, как эту пробку от коньяка, несло вниз по большой реке. Выплыть я не мог, и, честно говоря, река была такая мощная, что мне она нравилась, нравилось плыть по ней, по такой могучей реке, потому что я был так же легок, как эта пробка, и река никогда не проглотила бы меня. Он… он сделал нас легкими, как пробка, Англия. Но теперь политика удалилась из кругозора моей жизни, теперь я уже не отличаю одну расу от другой, один строй от другого. Ваше лицо сурово, и вы глядите вдаль. Но послушайте меня внимательно, вы счастливый человек. До сих пор вы не знали, что значит принадлежать к нации, которая переступила все границы, но вы еще узнаете, узнаете. Я вижу, что так и будет, потому что я читаю ваши газеты. До сих пор ваша страна была счастливчиком, а наша — несчастливчиком. Не было нам удачи, совсем не было. Мы люди здравомыслящие, умные, сильные, но несчастливые. Вы отрезаете голову своему королю Карлу, мы своему Карлу — нет. А теперь вы улыбаетесь моей шутке. Вы смеетесь. У вас высокомерный смех, Англия, мягкая усмешка тех, кто ничего не знает, но было время, когда стоило любому иностранцу посмеяться надо мной вот так — и я мог его убить. И убивал, да, убивал!

Остановите меня, если я слишком кричу. Прошу прощенья. Нет, не уходите, Англия. Ваш младенец не плачет. Ваша жена не зовет. Послушайте меня. Я ни во что не верю, кроме одного: вашу машину я починю, и починю хорошо. А это немало. Кто еще мог бы помочь вам, снова отправить вас в дорогу? Далеко же я ушел от выставок своих картин, а ведь одну из них открыл и одобрил Сами-Знаете-Кто, человек, который разбирался и в искусстве тоже. Да, именно он самый! Он пожал мою собственную руку, вот эту руку! К тому времени я примирился с отцом: а ведь я ненавидел своего отца так, как никто не умел ненавидеть в нашем цивилизованном мире, и меня заставили снова уважать его, с сочувствием относиться к его взглядам. Начать снова уважать своего отца в пожилом возрасте! Вы можете это себе представить, Англия? И кто это сделал? Поистине велик тот человек, который сумел заставить различные поколения понять друг друга, — может, он и диктатор, но великий, он все же гений. Уверяю вас, что мой отец был самым гордым человеком в Германии, когда тот, кто все это совершил, пожал мою руку — вот эту самую руку!

Однако не буду больше докучать вам рассказами о своих приключениях в те времена. Пропустим несколько лет и поговорим о романтической Испании. Хотя романтики в ней не было. Она может быть ужасно грязной и неприятной, не то что более чистые страны, как наши с вами, моя дорогая Англия. Когда я перешел пешком через горы в 1945-м, я две недели прятался в хижине пастуха. Пастух получал кое с кого чудовищно высокую плату за этот вонючий хлев, но на меня все время нападали муравьи, так что я чуть не сошел с ума. Я был похож на сумасшедшего — в отрепьях, с длинной бородой; мне казалось, что я король Штейермарка с короной набекрень. Муравьи ползли в дверь, я устал убивать их молотом и скипетром, потом я стал щадить некоторых из них в надежде, что они вернутся к своим друзьям и скажут, чтобы они не лезли в эту хижину, потому что безумный немец-скелет учинил там форменное побоище. Но это не помогло, и они все прибывали на этот смертоубийственный пир. Я трудился целые дни, чтобы остановить их, но они все лезли и лезли: должно быть, хотели посмотреть, почему те, первые их собратья, не возвращаются. Их были тысячи, и моя романтическая натура одержала верх, потому что я устал первый. И сила, и разум оказались бесполезны. В муравьях есть что-то нечеловеческое. Теперь, когда я вижу муравьев в своем доме или в гараже, я опрыскиваю их инсектицидом — бактериологическое оружие, если хотите. Теперь я могу предоставить это дело науке, и мне больше не нужно задаваться себе глупыми вопросами. Я думаю обо всех этих несчастных муравьях, которые идут на смерть; может быть, у самих муравьев нет никакой свободы выбора, и им остается только вступать со мной в войну. Вот если бы все они были личностями, как вы, Англия, или как я, тогда, может быть, пришлось бы убить только одного или двоих, а там уж остальные бросились бы бежать.