Гибель всерьез

О каком из убийств восемнадцатого марта, их же было несколько? Фернанда имеет в виду то, которое так окрестили в газетах: «убийство 18 марта». Да нет, Фернанда, вы путаете с 18 июня. Я знаю, что говорю: убийство 18 марта было совершено убийцей 18 марта. Эдип помалкивал, тема была щекотливой. Речь шла о происшествии на улице Франсуа-Мирон. «И как раз в этот день вы, мсье Эдип, исчезли! Не надо — семнадцатого вы приходили, меня не собьешь!» Та-ак, вот это уже плохо. Придется дня два-три посидеть и повозиться с бумажками, сбить их с толку, запутать в датах, а там пройдет время, все уляжется, свинка — отличная идея.

— Убийца 18 марта, — продолжала Фернанда, — проталкивал свою жертву в подвальное окно, а прохожие так ничего и не поняли, он заслонял от них бедняжку, а доставщик роялей…

— Однако, — сказал Эдип, — вы на диво осведомлены, мадемуазель Фернанда!

— Ну еще бы! Я же думала, что это вы.

— Кто? Доставщик?

— Вечно вы шутите, мсье Эдип. Ну разумеется, не доставщик и не убийца. А… — Она показала руками, как пихают тюк в подвальное окошко.

— А почему же не убийца, мадемуазель Фернанда? — осведомился Эдип вкрадчиво. — Пока вы все сидели здесь…

— Я же не выдумала — говорю, значит, знаю. Видел убийцу только доставщик и, если бы понял, что это убийца, скрутил бы его мигом, доставщик — мужчина видный, силач, но он не понял, подумал: суют мешок с картошкой.

Тут Голюшовский тихонечко захихикал — ох, уж этот мешок с картошкой, сколько раз я о нем уже слышал…

— Ну и что? Говорить «с моркошкой», лишь бы вам угодить, мсье Голюшовский!? Ну вот, а доставщик…

— Мадемуазель Фернанда, — сказал Голюшовский, — вы нам еще не сказали: куда ваш доставщик девал рояли?

Все прямо со смеху помирали. Кроме Эдипа. Наконец из речей Фернанды стало ясно, что этот рояльщик доставил полиции ценнейшие сведения, неоценимые! Когда «убийца 18 марта», кончив дело, обернулся, отправив сверток в подвал, он, естественно, отер пот со лба и сказал… догадайтесь, что он сказал, мсье Эдип!

— Глупо, мадемуазель Фернанда, как это можно догадаться… Откуда ему, по-вашему, знать?

— Не перебивайте, — сказала Фернанда и из алой сделалась белой, а потом пошла красными пятнами, — я спросила мсье Эдипа просто так, для разговора. Потому что, конечно, ему ни за что не догадаться. Вечно вы, мсье Голюшовский, вечно! Так вот, «убийца 18 марта» вытер лоб и сказал одно только слово, одно-единственное, но какое! Он сказал: «Тэнтэн»!

— «Тэнтэн», — повторил Эдип. — Вы не путаете, мадемуазель Фернанда?

— «Тэнтэн»! Верно, как то, что я вас вижу! Понимаете, это наводит на след! Да еще постукал себя пальцем по подбородку.

Мадемуазель Фернанда, хоть и дылда, но на вид ничего, хорошенькая, только бы очков не снимала. Тьфу ты, опять сняла! К тому же она секретарша шефа. Отозвать ее в сторонку — подумают невесть что… И все же. Откуда это она все знает? Мадемуазель Фернанда! Вы не могли бы мне помочь? Я что-то запутался в карточках.

Мадемуазель Фернанда все ему рассказала! Конечно, ей до убийства 18 марта и дела нет, до лампочки, в общем. Ну а если вдруг убили Эдипа?! Ах, вот оно в чем дело… Ну да, вот она и отправилась в полицию. Как в полицию? Ну конечно, в полицию. Меня прямо бросило в жар, дорогая. Может, окно открыть, мсье Эдип? Ничего, это пройдет. С вам хоть вежливо разговаривали в этой вашей полиции? Необыкновенно вежливо. Я сказала им, видите ли, только это строго между нами, может, это не имеет никакого отношения, но один наш коллега, мсье Эдип… исчез… конечно, может, ему в конторе тяжко или, может быть, завелась подружка… вы уж меня извините, но я так сказала… Конечно, может, завтра-послезавтра он появится, но сейчас мы все волнуемся, придумали в утешение, что он мог свалиться со свинкой, но мне не верится, хотя уж лучше бы свинка… Словом, я попросила разрешения взглянуть На труп — вдруг опознаю… а нет, то и не о чем говорить. Господа полицейские прекрасно меня поняли. Сказали: отлично, пройдите и взгляните, правда, ваш коллега, если только это он, не слишком-то аппетитен, но поскольку его положили в морозильник… Ах, мсье Эдип, в каком я была состоянии! Я не знала, хватит ли мне мужества увидеть вас в таком плачевном виде? Я прихватила с собой флакон с солью. В наши времена ею почти не пользуются, но, согласитесь, и случай был особенный. Видите ли, если бы там оказались вы, я бы вас не пережила… Ну, сутки после похорон, не больше…

— Да что вы, мадемуазель Фернанда, да полно!

Она сморкалась, не хотела, чтобы заметили, что она плачет. Повздыхала — и вдруг с широкой улыбкой: но это были не вы! Покойник оказался упитанным, сдобным мужчиной, чуть выше вас ростом, слегка смахивающий, знаете ли, на кота. Отличить его от кого-нибудь более или менее на него похожего было бы затруднительно, уж очень он уже того… понимаете? Но это не вы, совсем не вы, так что не волнуйтесь. Полицейские приуныли, они-то думали, дело в шляпе, но на всякий случай взяли ваш адрес и мой тоже, на случай, если вдруг отыщут вас где-нибудь в сточной клоаке… или еще где-нибудь.

— Взяли мой адрес? Полиция? Не слишком ли вы поторопились, мадемуазель? Могли бы, прямо скажем, набраться терпения, подождать денек-другой или в крайнем случае взять да и позвонить мне: Колон-ноль-ноль, так и так…

— Как, неужели Колон? А мне казалось, Ламартин… но вы же исчезли, какой же смысл искать вас дома!

— Логично, но все же сразу бежать в полицию… Да не плачьте, мадемуазель Фернанда, это я так.

Но у него в голове эта идея засела крепко. Разузнать бы побольше о… не об убийце, конечно — про себя он и сам все знает, — а о жертве. Дурища Фернанда! Надо же додуматься сообщить его адрес полиции! С другой стороны, откуда ей знать? Выйдя из конторы, он пошел куда глаза глядят, сосредоточенно размышляя. Поглядеть бы на жертву — уже немало. Там и побудительный мотив, глядишь, найдется… Пусть попорченное, может быть, но лицо покойника ему что-то напомнит. Фернанда не так глупа. Надо было ее расспросить, к кому именно обратиться в префектуре, а то будут посылать из кабинета в кабинет. Заметьте, не побывай там Фернанда, он бы не рискнул соваться на эту галеру… Побоялся бы внушить подозрение, привлечь внимание, но теперь, коль скоро таких много… Дорожка протоптана — была не была! Для полиции он состряпал складную историйку: дело частное, ничего определенного, близкий друг, внезапно исчез, жена считает: его подцепила шлюшка, а он уверен, что нет, он своего друга знает, тот не склонен к таким приключениям… поэтому он и подозревает… пугать бедняжку не хочется, но на всякий случай он пришел проверить… убедиться и все… Если это не его друг, то и ладно.

Зрелище было впечатляющее. Холодильники, они больше для швепса подходят… Ему бы просто сказать: нет, это не мой друг. Это было бы самое правильное. Пришел-то он не для того, чтобы опознать тело, а чтобы воплотить, — вот именно, — воплотить — то, что произошло. Сугубо личная надобность. И если бы он просто-напросто… но его опять обуял бес, понесло, одним словом. Зачем-то он озадаченно сморщил нос. Полицейский спросил: «Ну, он или не он?» Разум подсказывал: стоп… сматывай удочки! Но он почувствовал, как сами собой поднимаются плечи, сдвигаются брови, а рот кривится в гримасу. Полицейский: «Значит, возможно, он?» Эдип услышал свой голос, как будто говорил кто-то другой: «Не может быть… это было бы ужасно, бедная женщина… просто ужасно…»

— Так он это или не он?

— Гм…

— Значит, он?

— Нет, утверждать не могу.

— Но вы его узнаёте… узнаёте?

— Видите ли… Кажется, что хорошо человека знаешь. Но я всегда его видел одетым… А так — все какое-то не такое… Трудно было представить все эти детали… волоски… Вы ведь замечали: голый человек — совсем другой?

Инспектор поперхнулся. Голый? Ах, вот оно что! Вот вы за-чем! Ну, знаете! Вот ведь гнусь! Взять бы да посадить за оскорбление нравственности, да возиться некогда… считай, что тебе повезло, и вали отсюда, да побыстрее!

За кого он принял Эдипа? Такое с ним, право слово, в первый раз. Он уже и рад свалить побыстрее, но на выходе его остановили. Уладить формальности. Что там еще? Адрес. Неприятно, но что поделаешь! Так и так, он у них уже есть. Пусть пишут еще раз — хуже не будет. Даже наоборот: это доказывает, что, во-первых, он не исчез, во-вторых, раз явился сам, значит, не опасается, а в-третьих… в-четвертых и в-пятых — изобрету хоть сотню доводов, один другого убедительней.