Йун Габриэль Боркман

Фрида. Да, да... так я ничего не скажу... Спокойной ночи, господин Боркман.

Боркман (продолжая ходить; отрывисто, сквозь зубы). Спокойной ночи.

Фрида. Можно пройти по винтовой лестнице? Там ближе.

Боркман (тем же тоном). Ах, да идите, где хотите. Прощайте!

Фрида. Спокойной ночи, господин Боркман. (Уходит через маленькую дверь под обои в задней стене налево.)

Боркман задумчиво подходит к пианино и хочет закрыть его, но, по-видимому, отказывается от этой мысли, озирается вокруг и начинает опять безостановочно шагать взад и вперед из угла в угол, от пианино к противоположному углу на заднем плане направо. Наконец останавливается у письменного стола, прислушивается, глядя по направлению больших дверей, быстро берет со стола ручное зеркало, глядится в него и оправляет галстук. Стук в большие двери. Боркман бросает туда быстрый взгляд, но молчит.

Немного погодя стук повторяется уже сильнее.

Боркман (опираясь левой рукой о письменный стол, правую заложив за борт сюртука). Войдите!

В дверь осторожно входит Вильхельм Фулдал, сгорбленный, помятый жизнью пожилой человек с кроткими голубыми глазами и жидкими длинными седыми волосами, спускающимися на воротник сюртука. Под мышкой у него папка, в руке - мягкая шляпа, на носу - большие очки в роговой оправе, которые он при

входе вскидывает на лоб.

(При виде вошедшего меняет позу, и лицо его принимает полуразочарованное, полудовольное выражение.) А, вот это кто.

Фулдал. Добрый вечер, Йун Габриэль. Да, это я...

Боркман (строго глядя на него). Поздновато как будто.

Фулдал. Путь-то не близкий. Особенно коли пешком.

Боркман. Да зачем же ты всегда ходишь пешком, Вильхельм? У тебя ведь под боком конка.

Фулдал. Пешком здоровее. Да и десять эре останутся в кармане... А-а, Фрида недавно была у тебя, играла?

Боркман. Сейчас только ушла. Вы не встретились на дворе?

Фулдал. Нет. Я уж давно и в глаза ее не видал. С тех пор, как она перебралась к этой фру Вильтон.

Боркман (садится на диван и указывает жестом Фулдалу на стул). Что ж, присаживайся и ты, Вильхельм.

Фулдал (присаживается на кончик стула). Благодарю. (Удрученно смотрит на него.) Ах, ты не поверишь, как я одинок с тех пор, как Фрида переехала!

Боркман. Ну, что там! У тебя и без нее их довольно.

Фулдал. Правда, целых пятеро. Но одна Фрида еще того... понимала меня немножко. (Печально качает головой.) Остальные не понимают вовсе.

Боркман (мрачно глядя перед собою и барабаня по столу пальцами). Вот, вот! Словно проклятие какое тяготеет над нами, единичными, избранными людьми. Масса, толпа, все эти средние люди - они не понимают нас, Вильхельм.

Фулдал (смиренно). Да и бог с ним, с пониманием. Запасшись терпеньем, можно бы еще как-нибудь крепиться. (Со слезами в голосе.) А бывает и горше того.

Боркман (горячо). Горше этого нет ничего!

Фулдал. Нет, есть, Йун Габриэль. Я вот как раз сейчас только выдержал дома сцену... перед уходом сюда.

Боркман. Вот как? С чего же это?

Фулдал (всхлипнув). Они там... презирают меня!

Боркман (вскакивая). Презирают!..

Фулдал (смахивая с глаз слезы). Я давно уж замечал. А сегодня все прямо наружу вышло.

Боркман (помолчав). Верно, ты сделал плохой выбор, когда женился.

Фулдал. Да у меня почти что никакого выбора и не было. А ведь жениться тоже всякому хочется, как года-то начнут подходить. В тогдашнем моем положении... приниженный, пришибленный...

Боркман (вскакивая, гневно). Что это? Обвинение против меня? Упрек!..

Фулдал (испуганно). Что ты, что ты, Йун Габриэль!..

Боркман. Конечно, у тебя теперь на уме эта катастрофа с банком!

Фулдал (успокаивающим тоном). Да я ведь не виню тебя в ней. Сохрани бог!

Боркман (садясь, ворчливо). Хорошо, что еще так.

Фулдал. Впрочем, не подумай, что я жалуюсь на жену. Бедняжка не очень образованна, это верно. Но все-таки она, что ж... она ничего себе. А вот детки...

Боркман. Я так и думал.

Фулдал. Детки-то... пообразованнее ведь. Ну и требований к жизни у них больше.

Боркман (с участием глядя на него). И потому эти молокососы презирают тебя, Вильхельм?

Фулдал (пожимая плечами). Я, видишь ли, недалеко ушел в жизни. Надо сознаться...

Боркман (подвигаясь к нему ближе и кладя руку ему на плечо). Они разве не знают, что ты написал в молодости трагедию?

Фулдал. Это-то они, конечно, знают. Да, видно, мало придают этому значения.

Боркман. Значит, они мало что смыслят. Твоя трагедия хороша. Я твердо убежден в этом.

Фулдал (с прояснившимся лицом). Не правда ли, Йун Габриэль, в ней есть кое-что хорошее? Господи! Только бы мне удалось как-нибудь пристроить ее!.. (Поспешно развязывает папку и начинает перелистывать рукопись.) Постой! Я покажу тебе кое-какие поправки...

Боркман. Она у тебя с собой?

Фулдал. Да, я захватил. Я уж так давно не читал ее тебе. Я и подумал, что тебя, может быть, развлечет, если я прочту тебе действие, другое...

Боркман (встает). Нет, нет, оставим лучше до другого раза.

Фулдал. Как хочешь, как хочешь.

Боркман ходит взад и вперед по комнате. Фулдал снова завязывает папку.

Боркман (останавливается перед ним), Ты был прав, говоря сейчас, что недалеко ушел в жизни. Но я обещаю тебе, Вильхельм, когда пробьет мой час и я получу удовлетворение, то...

Фулдал (собираясь встать). Спасибо!..

Боркман (снисходительно поводя рукой). Сиди, сиди себе! (С возрастающим жаром.) Когда для меня пробьет час удовлетворения... когда они поймут, что им не обойтись без меня... Когда придут вот сюда, в эту залу... и начнут смиренно умолять меня снова принять бразды правления в банке - в новом банке... Основать-то они его основали, а справиться не в силах... (Опять останавливаясь у письменного стола и принимая ту же позу, как перед приходом Фулдала, ударяет себя в грудь.) Вот тут я и приму их! И по всей стране пройдет слух о том, какие условия поставил Йун Габриэль Боркман... (Внезапно останавливаясь и впиваясь взглядом в Фулдала.) Да ты как будто сомневаешься? Ты, может быть, не веришь, что они придут? Что они должны, должны, должны прийти ко мне когда-нибудь? Не веришь?

Фулдал. Верю, верю. Как не верить, Йун Габриэль!

Боркман (опять садясь на диван). Я твердо верю. Знаю, наверное знаю, что они придут... Не будь у меня этой уверенности, я бы давно пустил себе пулю в лоб.