В тихом омуте

И он обернулся к Джеймсу, держа в руках бокалы с напитками. Золотистые дольки лимона красиво искрились в крохотных пузырьках газа.

- Порой мне кажется, что старина Фрейд, наткнувшись на сексуальную жилу, слишком рано отказался от дальнейших раскопок, - с улыбкой продолжил Кайт-Фортескью. - Все это я говорю вам, Торчленд, исключительно для того, чтобы вы лучше меня поняли.

- Да, - кивнул Джеймс. - Я вам очень признателен.

- И вот теперь я, одинокий вдовец, должен ублажать пару сотен столь же одиноких женщин, большинство из которых, впрочем, замужние.

Джеймс встал и принял из его рук бокал, наполненный прозрачным напитком.

- Однако "ублажать" - вовсе не означает, что я непременно укладываю их в постель.

- Боже упаси! - Джеймс всплеснул руками, едва не выплеснув джин на ковер. - Нет, конечно!

- В том смысле - что я их не всех укладываю, - поправился Кайт-Фортескью.

У Джеймса отвалилась челюсть. Пожилой доктор улыбнулся.

- Я шучу, вы уж меня извините. Ваше здоровье! - Они чокнулись. Просто я хочу, чтобы вы твердо усвоили: вы не имеете права оставить разочарованной ни одну пациентку, чего бы она от вас ни добивалась!

Джеймс кивнул. Мысли в его голове смешались. Только ему начинало казаться, что он понимает, чего именно ждет от него Кайт-Фортескью, как буквально следующей фразой тот вновь приводил его в замешательство.

- Ну что, справитесь? Или это все-таки противоречит вашим убеждениям?

- Я не могу сказать, что мои убеждения столь уж разительно отличаются от ваших, - проблеял Джеймс. - В том смысле, конечно, что...

- Тогда все в порядке, - рассмеялся Кайт-Фортескью. - Я понимаю - у всех есть свои принципы, давно сложившиеся взгляды, однако порой они только мешают. Взять, скажем, мормона - он ни за что не позволит своим женам лечь под нож хирурга, даже если операция - единственное, что может спасти её жизнь. Кому нужны такие идиотские принципы?

Джеймс вновь кивнул. Кайт-Фортескью добавил, пожав плечами:

- Это, конечно, крайний случай. Но он хорошо иллюстрирует то, что я имею в виду.

- Вот именно, - поддакнул Джеймс.

Пожилой доктор снова устремил на него изучающий взгляд. С минуту оба молчали, затем Кайт-Фортескью произнес:

- Ну что ж, молодой человек, думаю, что нам с вами стоит рискнуть. Попробуем, а там посмотрим, что из этого выйдет. Меня не будет всего две-три недели, а это слишком короткий срок, чтобы вы успели причинить необратимый ущерб моей практике, но вполне достаточный, чтобы понять, подходит ли вам это место.

- Я сделаю все, что в моих силах, - клятвенно пообещал Джеймс.

- О, я ничуть не сомневаюсь, - заулыбался Кайт-Фортескью. - Только забудьте хотя бы на время свои высокие моральные принципы. Нравственные устои - это одно, а жизненная правда - совсем другое, да и работа эта отнюдь не для ханжи. - Заметив, как перекосилось лицо Джеймса, он поспешно добавил: - О, я вовсе не считаю вас ханжой, Боже упаси! Просто вы ещё слишком молоды, и из вашей головы не успела выветриться вся высокопарная дребедень, которую вбивали в неё за годы учебы. Прежде всего, вы должны оставаться человеком, а уж потом вспоминать про свои принципы.

Глядя прямо ему в глаза, Джеймс снова торжественно закивал.

Наконец Кайт-Фортескью решился.

- Что ж, тогда по рукам, старина. Приступайте к работе. Сыграйте с листа. А потом, если вы не распугаете всех моих пациентов, посмотрим, как быть дальше. Устраивает?

- Вполне, - заверил Джеймс.

- Тогда как насчет того, чтобы завтра утром переселиться сюда, в мой дом? Сегодня переночуете у своей тетушки, а потом - ко мне. Лады?

В Пони-коттедж Джеймс возвращался, словно во сне...

От особняка Кайта к воротам вела дорога, посыпанная гравием. Сбоку к ней примыкала ещё одна дорога, заасфальтированная, которая заканчивала свой путь у двери приемной. Джеймс брел медленно, в голове роились тревожные мысли. А ведь, казалось бы, после такого разговора настроение его должно было быть приподнятым. Он получил место, о котором так мечтал, а в дальнейшем, если он разыграет свою партию правильно, то, вообще, останется здесь навсегда...

Но была тут одна закавыка: если он разыграет свою партию правильно. Джеймс чувствовал себя древним мореплавателем, оказавшимся между Сциллой и Харибдой. Угодив тетке, он неминуемо навлечет на себя гнев Кайта. Угодив Кайту, лишится поддержки тети Агаты... Или - нет? А вдруг, главное для тетки состоит в том, чтобы он любой ценой преуспел на новом поприще, приобрел социальный вес, сделался уважаемой личностью? Тогда он убьет двух зайцев одним выстрелом. Ведь это Китти, а вовсе не тетя Агата, читала ему нотацию. С другой стороны, имея дочь-монахиню (можно подумать, что саму Китти нашли в капусте - ха-ха!), тетя Агата сможет прикрыть глаза на его похождения только при условии, что он сумеет сохранить их в глубочайшей тайне. Не может же она, в самом деле, заявить в глаза своей дочери: "Пусть хоть всю деревню перетрахает - мне-то какое дело"? Любой матери хочется, чтобы дочь её уважала. А вот Китти спит и видит, как бы сделать достоянием гласности любую историю, в которую он может влипнуть. Один-единственный скандал, и ему крышка!

Джеймс повернул налево и зашагал по выгнутой полумесяцем аллее, обсаженной высокими деревьями. Справа в отдалении зеленело поле для игры в крикет, а по левую сторону выстроились особняки, отделенные друг от друга обширными участками. Немного далее виднелась вывеска паба "Темная лошадка", на желтом фоне которой был изображен горделиво вставший на дыбы черный конь. Лишь современные автомобили и телеантенны напоминали, что сейчас не 1772, а 1972 год... Вот, наконец, и дом тети Агаты, Пони-коттедж, легко узнаваемый по заметному издали канареечному "ягуару", который Джеймс оставил на зеленой лужайке перед воротами. Рядом с "ягуаром" притулился кичливо-красный "мини". Проходя мимо, Джеймс любовно потрепал "ягуара" по капоту и поднес руку к щеколде калитки.

И - замер на месте.

Китти...

Долговязая мегера с силой захлопнула дверь и теперь брела в его сторону. Точнее - ковыляла. Вырядилась в ядовито-зеленый костюм и серебристые туфли, завязала волосы узлом на затылке и вымазала физиономию какой-то дрянью. Джеймсу она показалась ещё отвратнее, чем когда бы то ни было.