Корни неба

Вайтари резко поднялся и пошел к лестнице, но его молча остановил слуга и подал на серебряном блюде визитную карточку. Вайтари не смог сдержать горделивого трепета: "Робер Дажон, депутат". Он на мгновение замер и улыбнулся, держа карточку в руке. Ага, подумал он, вот политические круги и заволновались... То, что к нему тайком отправили в Хартум такого эмиссара, даже если тот и не из Убанги, уже кое-что значило. Следом за слугой Вайтари направился в указанную комнату на первом этаже.

XXXIII

Дажон принял его в пижаме.

- Я подумал, что тебе будет приятно, если нас не увидят вместе.

Вайтари поразило, как он разволновался от этого принятого в парламентских кругах обращения на "ты". Его вдруг охватила мучительная тоска по буфетам в коридорах и даже по долгим ночным заседаниям, после которых они отправлялись на Рынок есть луковый суп. Ему пришлось изобразить излишнюю, почти враждебную холодность, чтобы справиться с внезапным наплывом воспоминаний. Дажон был человеком солидным; в прошлом врач - в Убанги, которое с конца войны представлял в палате. Оба они входили в одну и ту же партию центра, вместе обедали, голосовали и совершали политические турне. В палате его уважали за серьезное знание африканских проблем, за страстную, запальчивую защиту интересов своей территории и понимание необходимости ее ускоренного развития. Вайтари считал его человеком искренним, но не слишком умным, неловким и неприспособленным, из-за своего упрямого прекраснодушия, игнорирующего препятствия.

- Я здесь неофициально... Вайтари слегка усмехнулся:

- Не сомневаюсь.

Они обменялись рукопожатием.

- Садись.

Сам Дажон уселся на кровать, под вентилятором. Вайтари пренебрег креслом и сел на стул.

- Видел в Париже твою жену и сынишек...

- Спасибо, я часто получаю от них приветы.

- Ладно, - Дажон перешел к делу. - Я приехал, узнав, что ты здесь. Никто меня сюда не посылал. По собственной инициативе, без мандата. Ни от правительства, ни от партии, ни от губернатора, ни от кого. Если ты полагаешь, что дело обстоит иначе, разговор бесполезен.

- Я ничего не предполагаю, - сказал Вайтари. - Ты здесь. Прекрасно. Дальше?

- Я прошу тебя все бросить и вернуться к нам.

- Вот как? А я-то думал, что партия тут ни при чем...

- Не в партию. А ко всем нам. К французам и африканцам, которые пытаются создать что-то вместе.

Вайтари помедлил с ответом. Сердце гулко застучало. Три удара. Нахлынули воспоминания... Он был уверен, что его лицо ничего не выражает.

- Слишком поздно, - произнес он.

- Из-за истории с Морелем? Ерунда. Все можно уладить... - Дажон засмеялся. - Можно даже изменить положение об охоте на диких зверей...

Вайтари раздраженно передернул плечами.

- Дело вовсе не в том, - сказал он. - Морель сумасшедший. Какое он имеет значение? Но вы упустили время. Поезд ушел. Его уже не догонишь.

Дажон наклонил голову. За двадцать лет, которые провел в Африке, всякий раз, когда вопрос заходил о политических реформах, он слышал хор голосов, твердивший либо "слишком рано", либо "слишком поздно".

- Чепуха! - грубо возразил он. - Журналистские штучки... Для умеренности и золотой середины никогда не поздно, именно они обеспечивают прогресс...

- Ну уж извини, - перебил Вайтари. - Ничего они не обеспечивают. Быть может, прогресс заканчивается умеренностью, после нескольких исторических эпох, но начинается не ею... Я провел с вами три года, почти полный избирательный срок... Но когда потребовалось дать министерский портфель африканцу, вы дали его Боданго...

- Дакар важнее - и политически, и экономически, чем Сионвилль, сказал Дажон. - Дело не в личностях, и ты это знаешь.

- Я рассуждаю не с личной точки зрения, - высокомерно отозвался Вайтари. - Но если говорить по существу, что вы сделали для политического воспитания масс в ФЭА?

- Ну, дорогой... Ты знаешь не хуже меня, в чем тут суть. Нельзя добиваться политического, да и какого угодно воспитания масс без попутного экономического, культурного и социального строительства. Надо одновременно создать привилегированный слой и рынки сбыта, профессиональное движение и промышленность. Создавать одно без другого - ковать народные бедствия. Политическая независимость должна идти в ногу с независимостью экономической, не то последствия будут ужасными. Мы были вынуждены действовать медленно. До начала атомной эры не существовало, да и теперь не существует национальных или интернациональных ресурсов, позволяющих решать обе эти задачи одновременно... И все же мы добились жизненно необходимого минимума. Это больше того, чем могут похвастать кое-какие "независимые" государства...

- Русским удалось осуществить такой трюк, не дожидаясь атомного чуда, - вставил Вайтари.

- Да, но какой ценой? Мы ведь тоже сделали такую попытку. Конго-Океан. Все силы направили на гигиену, питание, рождаемость. Основа для дальнейшего движения заложена. Это уже что-то.

- Затея с Конго-Океаном была преступлением против человечества, потому что командовали там вы, европейцы, а мы, африканцы, мерли тысячами, спокойно заметил Вайтари. - Если бы построить железную дорогу решили сами африканцы, хозяева своей земли, тогда, хотя жертв и было бы вдвое больше, Конго-Океан превозносили бы как достижение прогресса и цивилизации.

Дажон смотрел на него, разинув рот.

- Надо вытащить Африку из первобытной дикости, - говорил Вайтари, - и только сами африканцы имеют право требовать от своих народов таких усилий и миллионов человеческих жертв, в какие это обойдется. Чтобы вырвать Африку из племенной тьмы, необходима хватка, которой не поможет никакая атомная энергия, - а эту хватку честным путем не приобретешь... Поэтому с вами нам грозит застой. Под предлогом уважения к обычаям, к человеческой жизни... Но - застой. А вот если развязать мне руки... - Он показал свои широкие ладони. - Вы увидите, как полетят к чертям собачьим все эти нравы и обычаи, как запляшут колдуны, тамтамы и негритянки с корзинами на голове... Я их заставлю строить дороги, рудники, заводы и плотины. Уж я-то сумею. Потому что я сам африканец, знаю, что делать, и знаю, чего это будет стоить. И готов заплатить такую цену. В России ее заплатили. И поглядите на них сегодня.