Они были не одни

* * *

Когда Гьика вернулся из Корчи, от его родного дома ничего не осталось. Кровь отхлынула у него от сердца при виде этих развалин. Но осталось у него одно утешение: попытка бея и Рако Ферра осрамить его не удалась. Велику освидетельствовали в Корче врачи и официальной справкой подтвердили, что у нее нет беременности: ее неестественная полнота была результатом болезни — нарушения обмена веществ. Прокуратуре пришлось отказаться от обвинения. Честь Гьики была восстановлена.

Едва эта новость распространилась по селу, как односельчане поспешили к Гьике.

— Никто не сомневался в твоей порядочности. Все мы были уверены, что дело кончится ничем, — говорили все они.

Рина, узнав об этой новости, позабыла и о разрушенном доме и обо всем на свете. Радовалась за своего мужа, в чьей честности она ни минуты не сомневалась.

Гьика постарался не выказать своего огорчения при виде развалин, чтобы не дать Рако Ферра и кьяхи лишнего повода позлорадствовать. Теперь он был не один, он знал, что большинство крестьян на его стороне. И скоро жизнь ему это доказала.

— Вон видишь, Гьика, там, внизу, пустующую хижину? Она мне не нужна — завтра же ее снесу, а весь материал отдам тебе для постройки нового дома, — пообещал ему Сефи, указывая на старую хибарку в конце села.

— И я тебе отдам всю древесину, которую заготовил, — добавил Селим Длинный.

— Бревнышко за бревнышком, камешек за камешком, и построим тебе новый дом! Для чего ж нам руки даны? — сказал Леко.

— Не беспокойся, Гьика. Мы позаботимся, чтобы Рако Ферра не пришлось долго торжествовать, он еще у нас лопнет со злости! — говорили крестьяне.

И действительно, сразу же закипела работа по постройке нового дома для Ндреко. Каждый день крестьяне по собственному почину доставляли на место стройки камни, кирпичи, бревна. Один сломал свой курятник, другой снял со своей крыши лишние перекрытия, третий пожертвовал припасенную им древесину. Каждое утро и каждый вечер сменялись здесь строители, чтобы работа не прекращалась и ночью. Молодые пастухи спускались с пастбищ к Скалистому ущелью, чтобы положить хоть один камень в фундамент нового дома Ндреко.

Совсем иначе обстояло дело с постройкой башни для Каплан-бея: здесь работа почти не двигалась.

Бей уехал из села преисполненный радужных надежд: крестьяне будут работать у него задаром и быстро возведут прекрасную виллу по проекту итальянского архитектора. Бей еще находился в Корче, когда получил известие, что Ндреко уже выселен, дом его снесен и заложен фундамент нового здания. Поэтому он совершенно спокойно уехал в Тирану, уверенный в том, что будущим летом уже сможет принимать на новой вилле своих аристократических друзей.

Итальянский архитектор раза два в неделю приезжал из Корчи на место стройки. В Шён-Пале нанял пятерых опытных строительных рабочих — они под руководством архитектора и с помощью прихвостней Рако Ферра заложили фундамент здания. Но для продолжения работы требовались камень, бревна, глина, известь… Все это должны были поставлять крестьяне, не получая за это никакой платы. Бей был уверен, что так оно и будет. Но за последнее время крестьяне словно переменились: не только молодежь не вышла на строительные работы, но и большинство стариков решили больше не работать на бея ни одного дня.

— Довольно с нас! Пора этому положить конец! Чаша нашего терпения переполнилась! — так отвечал Селим Длинный всякий раз пойяку, когда тот являлся звать его на работу.

— Теперь другие времена! Мы лучше своему брату бедняку поможем, чем будем работать на своих врагов! — с веселой злостью говорил Шоро.

— Не Ндреко выкопаем могилу, а бею! Честь по чести выкопаем! Мы не одни, нас миллионы! — твердил, потрясая кулаком, дядя Эфтим, только что возвратившийся из Дурреса, где он работал грузчиком.

В Дурресе на пароходе, который грузился углем, был кочегар, молодой болгарин лет двадцати с небольшим, по фамилии Явков. Он говорил по-албански, так как несколько лет тому назад у себя в Болгарии общался с албанскими переселенцами. Своими вдохновенными речами он поднял дух албанских грузчиков, как они сами потом говорили, спас их от отчаяния. Две недели простоял пароход в порту, и каждый день Явков встречался с ними. И о чем только он им не говорил! Когда пароход снимался с якоря, молодой болгарин, прощаясь со своими албанскими друзьями, повторил им в последний раз слова, которые неустанно твердил в течение этих двух недель:

— Никого не бойтесь. Близится день нашей победы, победы бедняков всего мира. Мы победим, потому что мы не одни, нас миллионы!

Эти слова так глубоко вошли в сознание грузчиков, что каждый из них, возвращаясь в свое родное село, принес их как некий пароль, как боевой лозунг. И дядя Эфтим любил повторять эти слова в беседах с односельчанами, когда заходила речь о работе на бея.

Как и дядя Эфтим, думали почти все крестьяне, и, когда Кара Мустафа со старостой и пойяком дважды в день стучались во все дома, требуя хоть по одному человеку на работу для бея, требуя коня с телегой, им каждый раз отворяли дверь либо какая-нибудь дряхлая старуха, либо ребенок и неизменно отвечали:

— Никого нет дома!

И это была правда, так как крестьяне уже на заре уходили в поле и возвращались только поздним вечером.

Кара Мустафа кусал кончики усов, бесился, но ничего не мог поделать. А староста растерянно твердил:

— Видать, наши мужики совсем рехнулись!

Так проходили недели, а на строительстве башни ничего не менялось.

Несколько раз наезжали в Дритас представители власти и пытались уговорить крестьян работать на бея.

— Вы сожгли башню, вы и должны всем селом построить новую! — увещевали представители власти.

Но и это не давало никаких результатов. Пойяку, звавшему их на работу, крестьяне отвечали так: «Надоело нам слушать твою болтовню!», — поворачивались к нему спиной и шли по своим делам.

Из семи крестьян, которых Рако Ферра удалось заставить работать на бея, четверо, проработав всего лишь пять дней, исчезли из села: ушли на добычу угля в Горицу. Двое опытных каменщиков, чтобы не трудиться задаром на бея, ушли на заработки в Корчу, где всегда нужны хорошие строители. И оказалось, что над фундаментом новой башни трудилось всего лишь пятеро приезжих рабочих из Шён-Паля и трое местных крестьян, у которых теплилась надежда, что им когда-нибудь заплатят.

Но вот пошли сильные дожди, место стройки покрылось лужами настолько, что, как шутили сами строители, там можно было свободно купать волов.

* * *

Несколько недель прожил Ндреко в доме Коровеша и ни разу не вышел на улицу. Но вдруг ему захотелось взглянуть на старое пепелище. О том, как подвигается постройка нового дома у скалы, ему не хотелось даже и спрашивать.

— Пойду к родному очагу, на родную землю! — сказал он Коровешу и пошел на холм Бели.

— Эх, дядя Ндреко! Зря себя утруждаешь, вернись-ка лучше домой, ведь ты старый человек, устанешь!.. — говорили ему встречавшиеся по дороге женщины.

— Вернуться домой? Именно к себе домой я и отправляюсь! — отвечал Ндреко.

И крестьянкам казалось, что он говорит это в бреду.

Через полчаса Ндреко взобрался на вершину холма. Подошел к тому месту, где раньше был забор.

— Как здесь все вытоптали козы! — сокрушенно прошептал он.

Ему казалось, что сейчас раннее утро и скот еще не скоро вернется с пастбища. Прошел дальше туда, где раньше был огород, поправил сломанный кустик и дошел до места, где когда-то лежала навозная куча, в которой вечно копались куры и рылась мордой свинья. И вот теперь он ясно видит и слышит: по-прежнему лежит здесь навоз, кудахчут куры, кукарекают петухи, свинья глубоко уткнулась мордой в навоз, откуда поднимается теплый удушливый пар — противный запах, который ему так приятно сейчас вдыхать.

— Цып, цып, цып! — принялся он созывать кур, собираясь угостить их полной миской мякины, как это он делал каждое утро.