Творчество; Воспоминания; Библиографические разыскания

У. С. Уильямсу

14 августа 1848 г.

"Я уже говорила вам, что смотрю на мистера Теккерея как на первого среди современных мастеров пера, как на полноправного верховного жреца истины, и, соответственно, читаю его с благоговением. Он, как я вижу, прячет под водой свой русалочий хвост, намеком лишь упоминая останки мертвецов и мерзостного ила, которые приходится там огибать, однако его намеки красноречивее пространных описаний иных авторов, и никогда его сатира не бывает так отточена и так подобна лезвию ножа, как тогда, когда со сдержанной насмешкой и иронией он скромно предлагает публике полюбоваться собственной примерной осмотрительностью и терпимостью. Мир начинает лучше узнавать Теккерея, чем знал его год-два назад, но все же знает он его не до конца. Его рассудок создан из простого, незатейливого материала, и прочного, и основательного, без всякой показной красивости, которая могла бы приманить и приковать к себе поверхностного читателя: великое отличие его как подлинного гения состоит в том, что оценить его по-настоящему удастся лишь со временем. В последней части "Ярмарки тщеславия" является нам нечто новое, нечто "доныне не распознанное", нечто такое, чего не одолеть догадке одного лишь поколения. Живи он век спустя, он получил бы то, чего заслуживает, и был бы более знаменит, чем ныне. Сто лет спустя какой-нибудь серьезный критик увидит, как в бездонном омуте блеснет бесценная жемчужина поистине оригинального ума, какого нет у Бульвера и прочих современников, не лоск благоприобретенных знаний, не навыки, развитые учебой, а то, что вместе с ним явилось в мир, - его врожденный гений, неповторимое отличие его от остальных, вроде неповторимости ребенка, заставившее его, возможно, познать редкостные горести и тернии, но превратившие его сегодня в писателя единственного в своем роде. Простите, что снова возвращаюсь к этой теме, не хочу вам больше докучать..."

У. С. Уильямсу

4 декабря 1849 г.

"...Вчера я видела мистера Теккерея. Он был здесь на обеде среди других гостей. Это высокий человек, шести с лишним футов росту, с лицом своеобразным и некрасивым, пожалуй, даже очень некрасивым, хранящим большей частью какое-то суровое и насмешливое выражение, хотя порой оно бывает добрым. Ему не сообщили, кто я, мне его не представили, но вскоре я заметила, что он глядит на меня через очки: когда все встали, чтобы идти к столу, он неторопливо шагнул мне навстречу со словами: "Пожмем друг другу руки", и мы обменялись рукопожатием. Он очень мало говорил со мной, но, уходя, вновь протянул руку с очень добрым видом. Думается, лучше иметь его в числе друзей, а не врагов, - мне видится в нем что-то грозное. Все, что он говорил, было просто, хотя подчас цинично, резко и противоречиво..."

У. С. Уильямсу

14 февраля 1850 г.

"...Мистер Теккерей держится очень просто, однако все взирают на него с каким-то трепетом и даже с недоверием. Речи его весьма своеобычны, они так аморальны, что не могут нравиться..."

У. С. Уильямсу

12 июня 1850 г.

"...Я разговаривала с мистером Теккереем. Он пришел с утренним визитом и просидел со мною больше двух часов, в комнате все это время кроме нас был только мистер Смит {20}. Потом он рассказывал, как это странно выглядело, должно быть, это и в самом деле было странно. Великан сел напротив меня и заставил перечислять его недостатки (разумеется, литературные), они по очереди приходили мне на ум, и я по очереди облекала их в слова и подбирала объяснения или оправдания. Он защищался и сам, как некий исполинский турок или язычник, но, надо признаться, извинения были порою хуже прегрешений. Все кончилось довольно дружелюбно, и если все будут здоровы, сегодня вечером мне предстоит обедать у него".

Джеймсу Тэйлору {21}

1 января 1851 г.

"Все, что вы говорите о мистере Теккерее, необычайно точно и очень для него типично. Он вызывает у меня печаль и гнев одновременно. Почему он ведет такой рассеянный образ жизни? Зачем его насмешливый язык так изощренно отрицает его лучшие душевные порывы и лучшие стороны его натуры?"

Джеймсу Тэйлору

2 июня 1851 г.

"...Мы с ним долго говорили, и, думается, он знает меня теперь немного лучше, чем прежде, хотя я в том и не уверена: он человек великий и странный..."

Джеймсу Тэйлору

Июнь 1851

"...Мистер Теккерей в восторге от успеха своих лекций, они, должно быть, немало споспешествовали его славе и достатку. Но он отложил очередную лекцию до следующего четверга, уступив настойчивым просьбам графинь и маркиз, которые по долгу службы должны сопровождать Ее Величество на Аскотские скачки как раз в тот день, когда он должен был читать ее. Я не стала скрывать от него, что, на мой взгляд, он поступает дурно, откладывая лекцию из-за дам, я и сейчас так думаю".

Джорджу Смиту

11 июня 1851 г.

"Я видела Рашель {22}, ее игра совсем иного свойства, чем все, случавшееся мне видеть прежде, - в ее игре была душа (и что за странная душа!), не стану описывать сейчас подробности, надеюсь вновь увидеть ее на сцене. Только она и Теккерей влекут меня к себе во всем огромном Лондоне, но он запродал себя светским дамам, а она, боюсь, самому вельзевулу".

ЭНТОНИ ТРОЛЛОП (1815-1882) {23}

ИЗ КНИГИ "ТЕККЕРЕЙ" (1879)

Он был не из тех людей, которыми владеет неизменная уверенность в себе и в незыблемости собственного положения, и даже когда оно упрочилось, он очень далек был от спокойствия. Не думаю, чтобы он когда-либо сомневался в своих мыслительных способностях или в посильности предпринятой работы, но сомневался во всем прочем. Сомневался в том, что мир оценит его труд, в том, что он справится и извлечет из своего ума достойный плод, сомневался в своей выносливости - страшился недостатка рвения, в своей удачливости, в том, что избежит всех невзгод, которые так часто обращают в прах труды писателей. Он сознавал свое могущество, но до последних дней боялся, что слабости окажутся сильней достоинств. Его натуре присуща была праздность: он отвлекался от работы - потом сердился на себя за это. Устоять перед соблазном было выше его сил - утехи жизни манили его неудержимо. Отговорка, придуманная в понедельник утром и позволявшая не делать дневную порцию работы, сначала доставляла ему невыразимое облегчение, но к вечеру оно сменялось глубоким сожалением, едва ли не раскаянием. Таким, как он, неведома завидная уверенность в себе, присущая иным его собратьям с первых шагов и с первых испытаний на литературном поприще. Поэтому ему бывало очень больно, если ему советовали сократить ту или иную книгу. Ну кто еще признался бы в подобном чувстве первому встречному? Но можно было предсказать наверняка, что Теккерей так и поступит. Не было случая, чтобы он тотчас же не обнародовал пусть самый маленький удар. "Они только скупают мою новую книгу. Вы уже видели мое последнее бесчинство...?" Я вижу мысленно, как написав к исходу дня столько-то страниц, он говорит себе о каждой, что она не удалась ему. Диккенс был уверен во всех своих страницах...