Когда отцовы усы еще были рыжими

Отцу пришлось повторять это дважды, так как господин Янкель Фрейндлих в запотевшем пенсне, все еще втянув голову в плечи, прислушивался к снежной равнине. Но тут музыканты на гумне заиграли польку и до нас донеслись крики, свист и топот; это помогло господину Янкелю Фрейндлиху немного прийти в себя. Он провел рукой по лбу и горячо зашептал: конечно, он все им скажет.

- Давай, - сказал мне отец, - открой-ка дверь, чтобы мне с ней долго не таскаться.

Тон отца неприятно поразил меня. Но он, безусловно, был связан с его усталостью. Итак, я побежал вперед, открыл все двери и помог ему положить старую даму на клеенчатый диван в кабинете.

- Я должен минутку передохнуть, - сказал отец и упал в кресло.

Я на цыпочках прикрыл дверь и подсел к нему. В комнате было темно, стоячие часы, кряхтя, отсчитывали время.

- Это было так, - немного погодя заговорил отец, и, слава богу, иней на его усах начал таять, - когда мы пришла, она уже умерла, замерзла. Нет, никто ей ничего не сделал. Она очень прямо сидела у стола, целая и невредимая, а перед ней лежало начатое письмо к ее покойному мужу. Дров там было вдоволь, она легко могла бы согреться, но она просто об этом забыла. А значит, - сказал отец, - вполне возможно, что она умерла от совсем другого холода. - Он на мгновение смолк и рассеянно прислушался к чему-то. - Как бы там ни было, - продолжал он, - когда мы пришли, она была мертва. Тем временем стемнело, и потому мы, даже не успев согреться, вытащили баронессу из дома. Она так окоченела, что ее можно было поставить на ноги. Мы прислонили ее к дереву и уже хотели забрать из комнаты ее пожитки, как вдруг услыхали странное тявканье. Мы вышли и увидели их: обступив баронессу, они тихонько ее обнюхивали. - Отец зябко потер себе плечи и пристально посмотрел на меня. - Ты, верно, думаешь: волки.

Я в волнении кивнул.

- Но ты ошибаешься, - сказал отец, - мы все ошиблись, в том числе и барон. Это оказались собаки, десятки собак: овчарки, деревенские дворняжки, охотничьи собаки - всех сортов. И чуть ли не все еще с ошейниками, зрелище, надо сказать; престранное - словно они одеты в форму. - Отец переждал, пока часы пробили четверть двенадцатого. - Волки, - сказал он потом, - вероятно, были бы не намного опаснее, они трусоваты, на человека не нападают. Но собаки разбираются в людях, они прошли у них выучку. Они также знают, что человек в большинстве своем состоит из трусости, ведь почему он, в конце концов, держит собаку? Из страха, собака должна его охранять, от одиночества или от опасности - это уж безразлично.

Отец, казалось, немного сбился с рассказа и невидящим взглядом уставился на свои башмаки.

- Ах, да, - сказал он потом, - они обступили старую даму. Подойти к ней было очень, не просто, но все же мыслимо. Они окружили нас таким тесным кольцом, что нам ничего другого не оставалось, как спина к спине прижаться к баронессе и ногами отгонять их от нее, и конечно, не только от нее. - Отец перевел дух. - Понятия не имею, как могла бы кончиться такая история. Полагаю, что плохо. Но вдруг из-за дома появилась Свертла. Вот тут, - сказал отец, - слушай внимательно, и тогда ты, возможно, поймешь, почему я, несмотря на ее расторопность, не очень-то ее ценю.

Он выпрямился в кресле и несколько раз глубоко втянул носом воздух, кончики его усов дрожали.

- Знаешь, что она сделала, увидев нас в столь бедственном положении?

- Нет, - отвечал я.

- Она свистнула. Вот так. - Отец засунул два пальца в рот. - Это был ужасающе пронзительный, настоящий фельдфебельский свист. Даже для собак это было чересчур, они поджали хвосты и, крадучись, отошли в сторону. Не все, нет, но большинство. Но Свертла расправилась и с остальными. - В его тоне чувствовалась неподдельная горечь, а я мало-помалу переставал по-настоящему понимать отца. - Сказать тебе, что она с ними сделала? - Он наклонился вперед и, вздернув брови, смотрел сквозь меня. - Она называла их по именам и отдавала команды, и они постепенно стали отступать. Ну, как?.. - Теперь он смотрел мне прямо в лицо, левое веко у него сильно подергивалось.

- Это были окрестные собаки, - сказал я, - она их знала.

Отец с трудом кивнул, смерть старой баронессы, видимо, потрясла его сильнее, чем можно было предположить.

- Конечно, это тоже объяснение. Но всего лишь тоже, и увы, оно далеко не исчерпывающее. - Он опять откинулся в кресле и на мгновение закрыл глаза. - К тому же, - сказал он, и в его голосе уже явственно прозвучали нотки обиды, - к тому же, конечно, надо еще сказать: она же нас неслыханно посрамила. И вдобавок, всю дорогу от Калюнца до охотничьего домика она бежала бегом, а под конец уже неслась так, что, прогнав собак, буквально рухнула наземь. - Отец снова прислушался. Но ветер донес лишь несколько отдаленных тактов мазурки.

Странно, впервые в жизни я был возмущен отцом.

- Но, надо думать, ты не станешь Свертлу упрекать за это? - резко спросил я. - Или?..

Отец несколько минут жевал усы, они опять уже были совсем рыжие.

- Я знаю, она тебе нравится, - проговорил он немного погодя.

Теперь уже я смолчал.

Слышно было, как по сеням, легонько звеня шпорами, шагает барон. Перед нашей дверью шаги стали короче. И тут стоячие часы пробили половину двенадцатого. Барон стал подниматься по лестнице.

- Он сперва переоденется, - сказал отец.

Он произнес это так удрученно, что я в недоумении взглянул на него. И вдруг я заметил: усы отца обвисли, как никогда.

- Я не хотел тебя огорчать, - быстро сказал я.

- Знаю, - отвечал отец, - но дело не только в этом.

- В баронессе, - догадался я, - да?

- Нет, - сказал отец, - это боль, а не огорчение.

- Может быть, дело в бароне? - хрипло спросил я.

- Да, и в нем тоже.

- Но почему? - воскликнул я. - Вряд ли стоит из-за него впадать в уныние!

- Погоди, - сказал отец. - Через несколько минут ты сам сможешь об этом судить. - Он встал, пододвинул свое кресло к изголовью дивана и снова сел.

- Но из-за чего еще? - настаивал я.

Отец не сразу меня понял, он был слишком погружен в созерцание старой баронессы.

Я кашлянул, мне надо было точно знать, как его утешить.

- Из-за чего еще ты огорчаешься?

Отец, помедлив, поднял голову; лунный свет опять упал на его лицо. Я содрогнулся. Он, правда, вообще был серьезным, но таким серьезным я его никогда не видел.