Прометей, или Жизнь Бальзака

Шарль Филипон - Бальзаку, 7 августа 1831 года:

"Дражайший мой повелитель, вы легко поверите, что "Шагреневую кожу" раздобыть нельзя. Гранвилю, решившему ее прочесть, пришлось отложить все дела, ибо хранитель библиотеки каждые полчаса присылал справляться, не закончил ли он чтение. Этот человек приговаривал по примеру дам: "Вы слишком медлительны! Поторопитесь!" Одибер и я безуспешно пытались достать сию чертову книгу: на нее заранее записываются".

Жан де Маргонн - Бальзаку, 10 августа 1831 года:

"Пишу вам из Тура, куда я приехал вчера вечером. Нынче утром я спросил "Шагреневую кожу", об успехе которой сообщали газеты; книга прибыла почти сразу же после выхода в свет, но ее так усердно читают, что я никак не мог получить ее".

Аврора Дюдеван и Жюль Сандо писали, что они начали читать "Шагреневую кожу" и оторваться от нее не могут. То было блистательное подтверждение успеха, начало которому положили "Физиология брака" и "Сцены частной жизни". Молодой уроженец Турени, еще три года тому назад никому не ведомый, выпустив три книги, сделался предметом соперничества издателей, баловнем книгопродавцев, излюбленным автором женщин. Наиболее прозорливые люди предсказывали, что он станет великим писателем. "Шагреневая кожа" была не просто занимательной легендой, она давала картину клонящейся к упадку цивилизации. В сцене, изображавшей пиршество у банкира, журналисты и художники высмеивали общепринятые представления и идеи: то был какой-то "шабаш умов". Все им казалось ложью. От дворца и парламента власть переходила к банкам, адвокатам, редакциям газет. Для столь безнравственного и жестокого мира нужна была сильная власть. Бальзак мечтал создать большой роман, который доказывал бы необходимость политики укрощения.

Все, что он пишет в ту пору, проникнуто подобным пессимизмом. Он обещал издателю Гослену серию фантастических повестей. Они были пропитаны горечью. В "Эликсире долголетия" отец дона Хуана, умирая, просил сына натереть его после смерти таинственным эликсиром, который должен воскресить его... Дон Хуан, уже много лет жаждущий завладеть наследством отца, не выполняет последней просьбы покойного и сохраняет эликсир для себя. Прожив долгую разгульную жизнь, он на пороге кончины в свою очередь просит сына оказать ему услугу, в которой сам отказал отцу. Сын выполняет отцовскую волю, но, испугавшись оживающего трупа, роняет флакон, не успев закончить дело. Церковные власти, засвидетельствовав чудо, торжественно причисляют дона Хуана к лику святых.

В "Красной гостинице" некий немец, находящийся проездом в Париже, вспоминает за обедом у банкира историю преступления, совершенного в 1799 году в Андернахе. Он не подозревает, что убийца, Жан-Фредерик Тайфер, ставший богатым и уважаемым финансистом, сидит с ним за одним столом. Нынешнее благосостояние убийцы покоится на преступлении, которое он совершил в молодости; оно осталось для него безнаказанным, а осужден был невиновный, который также собирался совершить убийство и скомпрометировал себя приготовлениями к нему, но самого преступления не осуществил (мы сталкиваемся здесь с принципом "Шагреневой кожи": желание, намерение - уже сами по себе действие). Рассказчик угадывает ужасную правду, заметив странное поведение Тайфера, который до такой степени потрясен повествованием Германа, что поспешно выходит из комнаты, у него начинается жестокий нервный припадок. Надо сказать, что сам рассказчик влюблен в дочь убийцы. Викторину Тайфер. Может ли он, не испытывая угрызений совести, жениться на ней и таким образом унаследовать богатство, добытое ценой кровавого преступления? Друзья, у которых он спрашивает совета в столь щекотливом деле, в один голос высказываются за брак. "Что стало бы с нашим обществом, если бы мы вздумали доискиваться происхождения всякого богатства?"

Друг Бальзака Филарет Шаль написал к "Философским повестям и рассказам" предисловие, в котором хвалил автора не только как рассказчика, но и как мыслителя.

"Он видит, как выставляет напоказ блестящие побрякушки пораженное недугом общество, как украшает себя этот умирающий, как судорожно цепляется за жизнь этот полутруп... Противополагая глубокой внутренней опустошенности социального организма эту показную лихорадочную деятельность, его погребальное великолепие, автор счел... что в самом этом контрасте есть некая магия, что весьма интересно показать, как действуют социальные пружины, скрытые под великолепной оболочкой и движимые корыстолюбием... Рассказчик, кладущий в основу произведений тайную преступность, разложение и безнадежную тоску своей эпохи, мыслитель и философ, стремящийся описать разрушения, которые способна причинить мысль, - таков господин де Бальзак".

О такой именно роли и мечтал Бальзак - о роли мыслителя-мизантропа, которому не чуждо при этом веселое остроумие. К ноябрю 1831 года его известность достигает таких размеров, что пробуждает в литературных кругах вражду к нему. Шарль Рабу, сотрудник "Ревю де Пари", предостерегал Бальзака против зависти литераторов и предупреждал его, что Жюль Жанен, влиятельный критик, намеревается остановить стремительное восхождение Бальзака, сама внезапность которого казалась оскорбительной для других: "Он сумел убедить в этом редакцию "Деба", и там ненавидят вас теперь всеми фибрами души. Поднялась целая буря... Ну ничего! Сплотим свои ряды, черт побери!" Молодой Бальзак постигал, что слава писателя отнюдь не доставляет удовольствия его "друзьям". Еще одна утраченная иллюзия.

Злоба пыталась преградить ему путь к успеху. Пресловутая частица "де" давала превосходный повод для насмешек. Он не сразу прибавил ее к своей фамилии; "Шуаны" и "Сцены частной жизни" были подписаны: "Оноре Бальзак". В апреле 1831 года писатель рискнул начертать на обложке политической брошюры "Оноре де Бальзак", но уверял, что это недоброжелатели прибавили "д'Антраг", чтобы поставить его в смешное положение. Ему было суждено всю жизнь служить мишенью для самых нелепых, самых несуразных, самых клеветнических нападок на его личность и на его творчество. Зависть умеряет свое бешенство, только вдоволь насладившись своей низостью.