Дневник (1887-1910)

Посылаю Маринетту к Ростанам. Телеграмма от Франк-Ноэна: он видел Лапоза, который еще ничего определенного не знает.

Вот и все. Нечего сказать, хорошенький финал этой нелепой авантюры, которая теперь мне просто противна. Мой брат сидит в кресле и делает глупейшие замечания с глубокомысленным видом знатока. Он, мол, все знал заранее!

12 января. Из окна вижу, как на противоположном тротуаре толпятся люди и на что-то глазеют. Наклоняюсь и замечаю белую лошадь: это карета Ростана. Сердце начинает биться. Входит мадам Ростан с хмурым видом:

- Бедный мой друг, должна сообщить вам дурную весть и предпочитаю сказать все сразу. Я просто в отчаянии. Все шло прекрасно, но в последнюю минуту вас заменили Мораном, другом Лубе. Ростан в бешенстве.

Лицо ее пылает. Я не слишком взволнован, но неизвестно почему уголок глаза увлажнился.

- Ростан к вам заедет, - говорит она. - И все сам объяснит, когда станут известны подробности.

И действительно, я не слишком взволнован. Я, например, заметил, что на ней черное шелковое платье, весенняя шляпка и что вид у нее утомленный. Она находит, что я держусь молодцом. На лице у меня интересная бледность, как у роженицы.

20 января. ...Жемье меня поздравляет, впрочем, довольно вяло, с награждением орденом Почетного легиона, распахивает на мне пальто и, ничего не увидев, в довершение всего извиняется.

Обычно говорят о моем "авторитете", по правде сказать, он мне надоел. У меня репутация человека сдержанного. Стоит мне сказать кому-нибудь любезность, как она начинает звучать так громко, что моя искренность протестует. Никуда больше не буду ходить и не буду никому говорить любезности.

1 марта. "Рыжик". Репетиция. Я спокоен. Даже слишком, ибо дом Лепиков крыт черепицей.

Репетируют в первый раз, гонят без остановки, декорации установлены только наполовину, да и вообще они не очень хороши. В зале несколько человек - дамы, актеры. Первая часть показалась мне суховатой и жесткой. Антуан плохо знает роль, потом вдруг я начинаю чувствовать, что дело пойдет, и дальше идет без запинки. По лицу Рыжика текут слезы, смывая румяна. Физиономия у него страшная - настоящий убийца собственной матери. Чувствуется, что Антуан себя бережет и что на генеральной репетиции он будет куда лучше. Мопен плачет, потому что, по ее мнению, мадам Лепик слишком жестока, и добавляет:

- Это ничего. Это только комедиантство.

Репетируют, чтобы "отделать" пьесу, говорит Антуан, который сам не способен произнести без ошибки три реплики, и этот подлинный артист дает ценные указания.

Маринетта теперь совсем расхрабрилась. Она меня даже пугает. И все-таки мне становится легче на душе. Я сумел извлечь из Рыжика именно ту суть, которую хотел извлечь. Не все ли равно, дойдет он до десяти или до десяти тысяч зрителей. Это уж их личное дело!

Вторая репетиция в полночь, клочковатая, скачкообразная, но после утренней меня это не тревожит. Маринетта, выйдя из уборной Мопен, которая поведала ей все свои истории, говорит мне: "Они просто очаровательны, все эти артисточки!"

Депре окунает палец в баночку и заглатывает солидный кусок вазелина. Говорят, что для голоса это полезно, но тем, кто не привык закусывать вазелином, это противно до рвоты.

Какая-то статистка, играющая проходную роль, говорит мне, что ее имени даже нет на афише, а намазалась так, будто успех пьесы зависит от того, как будет освещено ее лицо. До сих пор на сцене ей приходилось только открывать и закрывать двери, а она толкует о ролях, которые уже создала.

Несколько раз Антуан, слушая Депре, восклицает: "Вот это актриса! Как интересно с ней работать и учить такую женщину!" Она краснеет от похвал.

Ужинаем в театральном баре. Полицейские стучат в дверь. Антуан кричит им: "Я у себя дома".

2 марта. Генеральная репетиция. Иду в театр пешком. За кулисами ходят зловещие слухи по поводу пьесы Эрмана. Спектакль не получился. Кто-то протестует... Чувствуется сопротивление публики. Депре бледная от волнения. Антуан нервничает. Я даю ему какой-то совет, но он почти не слушает. Я остаюсь в его уборной.

Я хожу, рассеянно оглядываясь вокруг. Машинально трогаю вещи. Наконец слышу, как опускается занавес, слышу шум. Потом появляются актеры с какими-то странными лицами. Антуан целует Депре и говорит, сдерживаясь: "Это огромный успех!" Сияющая Депре без парика говорит мне: "Это вас надо спросить, довольны ли вы!"

О, прекрасные лица тех, кто приходит сюда ко мне, лица, освещенные улыбкой, смягченные слезами. Гитри: "Мы многого ожидали от вас, но вы превзошли себя!" Мадам Брандес: "Ох, как я рада! Вы великий художник!" Маринетта до краев переполнена радостью, Декав, чуть-чуть суховатый Куртелен, Порто-Риш, покачивающий головой, Капюс, который говорит мне: "Это первоклассно", - и мне становится стыдно, что я так сурово оценивал его пьесу.

- Я лично, - говорит Антуан Маринетте, - ничего не сделал. Сделал все он один. Он принес мне целый ворох ремарок.

27 марта. Верю в свою бледную звезду.

2 мая. Мама. Маринетта уговорила меня пойти к ней. Сердце у меня слегка бьется, потому что мне не по себе. Мама в коридоре. Она тут же начинает плакать. Молоденькая служанка не знает, куда сунуться. Мама долго меня целует. Я отвечаю ей всего одним поцелуем.

Она вводит нас в папину спальню, снова целует меня и говорит:

- Как же я рада, что ты пришел! Заглядывай ко мне время от времени! Господи боже мой! Какая я несчастная!

Я ничего не отвечаю и выхожу в сад. Она говорит:

- Пойди посмотри наш бедный сад! Куры разрыли все грядки и клумбы!

Только я выхожу из комнаты, она падает к ногам Маринетты и благодарит ее за то, что та меня привела. Она говорит:

- У меня только он один и есть. Морис приходил меня навестить, но даже не смотрел в мою сторону.

Она хочет дать мне серебряный столовый прибор. Маринетте она предлагает стенные часы. Как-то она сказала Байи: "В Сент-Этьене я видела маленький перочинный ножичек, и я чуть было не купила его тебе".

Целый год я ее не видел, - она не то что постарела, а расплылась, обрюзгла. Лицо все такое же, по-прежнему в нем чувствуется что-то пугающее, как на той фотографии, где она держит на коленях Мориса.