Факультет чудаков

Они поднимались, опускались, снова поднимались, бежали, стесненные узкими коридорами. Хлопали двери. Озарились стены. В помещение проник свет. Убегали крысы. С этой минуты началась жизнь общежития. Они выбрали себе комнаты, совместными усилиями вымели сор, выбросили весь хлам, который скапливался здесь годами. От стен поднялась пыль, точно происходил ремонт. Не успев как следует расставить кровати, они решили устроить клуб, обошли ряд пустующих комнат, темных как кладовки, подыскивая соответствующее помещение, и нашли: это была огромная комната, похожая на актовый зал. Посередине стояла кровать, на кровати, свернувшись калачиком, спал Уткин. Они изгнали собаку Уткина из помещения, выбрав его самого заведующим клуба. Они были нетерпеливы и по трубам — не оказалось лестницы — влезли на крышу водрузить флаг. К дверям флигеля они прибили объявление, написанное неровными торопливыми буквами:

Мытней называлось общежитие.

— Вы дворянин?

— Да, я дворянин.

— Ваш отец, пишете вы, имел поместье?

— Точно так.

— Вы окончили кадетский корпус?

— Да.

— Что же вы от меня хотите? Комиссия, рассмотрев ваше дело, постановила исключить. Судите сами: можем ли мы оставить в университете студента с таким прошлым?

Перед столом, за которым сидел Лузин, стоял студент с бакенбардами, походивший одновременно и на офицера и на лакея. Он стоял, вытянувшись по-военному, затянутый в студенческий мундир, сидевший на нем как на офицере. Ему не хватало только шпаги.

— Отказываюсь понимать. Раньше для нежелательных студентов существовала процентная норма. Теперь же… Коллега, я отказываюсь вас понимать.

— Гражданин, — сказал Лузин, — кроме вашего, у меня еще много дел. Вопрос решен. Вы задерживаете своих же товарищей.

— Отказываюсь понимать. Ну, хорошо, я дворянин. Что же прикажете делать дворянину: дрова рубить?

— Вот именно. Рубить дрова. Гражданин, вы задерживаете.

— Обождите.

— Мне некогда.

— В таком случае разрешите напомнить: столбовой дворянин Александр Крапивин. Смотрите, коллега: обожжетесь. Вы имеете дело с Крапивиным, с Александром Крапивиным! — И он поднес к козырьку два пальца совсем так, как это делали его предки во времена Николая I. — Надеюсь, мы еще встретимся.

Лузин с любопытством посмотрел на собеседника: совершенно знакомое лицо. Несомненно, они где-то встречались. Подняв голову, вытянув руки по швам, высоко задирая ноги, Крапивин вышел из комнаты.

«Где и когда, — вспоминал Лузин, — я его видел?»

Его взгляд упал на книгу, лежавшую на портфеле. Он вспомнил: столбового дворянина Крапивина встречал на страницах книг повестей и романов. Да, он его встречал.

Других посетителей не оказалось. Оставшись один, Лузин устало вытянулся в кресле. На столе лежала «Правда», пожелтевшая от времени.

«Ультиматум лорда Керзона». «Обнаглевшая буржуазия бросила вызов трудящимся…»

Он потушил свет и, оставив на столе разбросанные бумаги, запер дверь кабинета. Он вышел. Он увидел (он видел это в течение многих дней в одно и то же время): сидел на скамейке сторож, висели часы, уборщица мыла пол, темнели стены. Только дверная ручка на этот раз оказалась сломанной.

«Четыреста человек, — думал он, проходя мимо Зоологического музея, — получат в этом году стипендию».

Два незнакомых студента в синих фуражках, шедшие позади, вдруг поравнялись с ним и пошли радом. Молча они дошли до Биржевого моста. Здесь забежали вперед и, повернувшись лицом к Лузину, загородили ему путь.

— Извиняемся, — сказали студенты, — мы ищем Лузина.

— Лузин принимает ежедневно от одиннадцати до шести в канцелярии по студенческим делам. А по четвергам и субботам с двух и до четырех.

На Неве плавал свет. Силуэты студентов неподвижно стояли у перил.

— Лузин принимает, — повторил Лузин, улыбаясь, — ежедневно с одиннадцати до шести.

— У нас очень спешное дело, — прервали его студенты. — Мы секунданты.

Комната укладывалась спать. Кровати были готовы. Одеяла подняты. Дверь закрыта.

— Можете поздравить, — сказал Уткин, аккуратно складывая верхнюю рубашку. — Перевожусь на географический факультет. Признаться, я никогда не любил математики.

На длинной скамейке, заменявшей стол, дремал чайник. Он порыжел от ржавчины. Ютились кружки. Валялись ложки, коробочка из-под кофе. И над всеми царил примус. Он стоял на полке. Он был одинок.

Комната была уже в кроватях.

— Почему именно на географический? — спросила кровать, стоявшая в левом углу. — У нас есть историко-филологический, наконец на биологическом отделении физмата нет математики.

— Как вы не хотите меня понять! Дело не в математике. Я вам сейчас объясню: страноведение интересует меня больше, чем биология, физиология, филология.

— Каждый Колумб, — вмешалась кровать, стоявшая в правом углу, — норовит открыть Америку. А, по-моему, из тебя Магеллан — как из меня, скажем, Габриэль Д'Аннунцио.

— Васька де-Гамма, — попросила кровать, стоявшая рядом с кроватью Уткина, — дай спички.

— Смеяться не стоит, — сказала одна из кроватей. — Сядет наш Уткин в трамвай и поедет открывать новые страны. Только не забудь купить билет: высадят.

— Не умеете вы смеяться, — ответил Уткин. — Республике нужны страноведы, этнографы не меньше, чем вы, химики.

— Как сказать! — возразила кровать, стоявшая в левом углу. — Без этнографов мы можем обойтись, а без химиков нет.

— Что, Уткин, — поддразнивала кровать, стоявшая в правом углу, — нечем крыть?

— Я представляю, — продолжала кровать, стоявшая в левом углу, — Уткин, этнограф. Роговые очки, оленье пальто (профессор Богораз тоже ходит в оленьем) сидят на нем, как на корове седло. Приезжает он в Европу. Дамы простирают к нему ручки, его снимают фотографы, как Свена Гедина, встречают журналисты и короли. Я представляю: Уткин сидит в отеле. Лакеи подают ему шампанское.

— Довольно, — сказала кровать, которая до сих пор молчала. — Я хочу спать.

Внезапно пол содрогнулся. Послышались звуки мандолины. Соседняя комната плясала лезгинку. Лезгинка прекратилась.

— Какое счастье, — заметила одна из кроватей.

Потолок приблизился. Стены плавно начали удаляться.

Играла скрипка. Уткин встрепенулся. Неопределенные желания, фантастические как музыка, переполняли его. Расширялась грудь, извилистые очертания Европы, моря, выкрашенные в голубой цвет, острова, выкрашенные в розовый, появлялись в его воображении.

«И лунный свет, — вспоминал он откуда-то, — забытых морей…»

Постепенно затихая, заглушенная звонками проходившего трамвая, скрипка смолкла.

— Знаете, ребята, я говорю вполне серьезно, — сказал Уткин лукаво. — Через несколько дней…

— Знаем, — оборвала его кровать, стоявшая в правом углу, — Уткин отправляется в кругосветное путешествие.

Кровати захохотали.

Глядя в книгу, освещенную электрической лампочкой, Зоя пила чай. На столе стоял синий эмалированный кувшин вместо чайника и лежал большой каравай черного хлеба.

Лузин не постучался.

— Как ваши дела, товарищ «Метла»? — приветствовала его Зоя. — Узнала, как теперь тебя называют. Хочешь чаю? — И, ополоснув, она вытерла свой стакан, чтобы налить Лузину чаю.

Он рассмеялся.

— Новая метла чисто метет. Приходит сегодня ко мне один студент.

— Я знаю кто: Уткин, — перебила Зоя. — Приходит ко мне твой Уткин просить в долг десять копеек. Пришел он в два часа ночи. Стучит. «Зачем тебе, — выбегаю я в чем была, — деньги в такое позднее время?» А он спрашивает, не знаю ли я, где тут поблизости можно купить географическую карту. Хорошую географическую карту. Это в три часа ночи-то.

— Ты только что говорила: он приходил к тебе в два.

— Ну, в три, ну, в два. Не все ли равно. Возможно, он приходил ко мне в двенадцать. У меня нет часов.