Men from the Boys, или Мальчики и мужчины

Радиотелевизионный центр был довольно неприветливым местом, если речь шла о том, чтобы развлечься после работы. Он не располагал к праздношатанию, не был радушным и хлебосольным. Нигде нельзя было купить даже пирожка с мясом или сосиски в тесте. Отработали — убирайтесь прочь. Там не было ничего, кроме пары вонючих диванов и нескольких жалких торговых автоматов.

И гримерка не выдерживала никакой критики.

Джина ждала, когда я выйду с работы.

Она стояла на другой стороне улицы напротив радиотелецентра, в тени отеля «Лэнгхем», там, где мягкое спокойствие Портланд-плейс сменяется противной толкотней Оксфорд-серкус.

Теперь она была больше похожа на себя — а может, я наконец узнал в ней женщину, которую любил. Высокая сияющая Джина. Любить кого-то — это немного похоже на работу на телевидении. Лицо остается в хранилищах памяти, и ты бываешь потрясен, видя, как оно изменилось за то время, пока вы не виделись. Мы шагнули навстречу друг другу, и прошла пара неловких минут, пока между нами проносились машины. Затем я повесил сумку на плечо и перешел улицу.

— Я не могла вспомнить, оно в прямом эфире или нет, — сказала она.

— Что?

— Шоу, — ответила она. — Я не помню, ты его раньше записывал или оно действительно шло с десяти до полуночи.

Я кивнул:

— Поздновато для тебя.

— Мое тело пока живет по токийскому времени, — сказала она. — Или еще на перепутье — не здесь и не там. — Она попыталась улыбнуться. — Я мало сплю.

Мы посмотрели друг на друга.

— Привет, Гарри.

— Джина.

Мы не поцеловались. Мы пошли пить кофе. Я знал одну кофейню возле Карнаби-стрит, которая была открыта до двух. Джина села возле окна, а я подошел к стойке и заказал капучино с двойным шоколадом для нее и двойной маккиато для себя. Потом мне пришлось отменить заказ, потому что за годы, проведенные в Токио, она перестала употреблять кофе и пила теперь только чай.

— Как хорошо ты меня знаешь, — проговорила она, когда я убедил официантку родом из Литвы поменять кофе на чай.

Неужели она была такой же язвительной, когда мы жили вместе? Мне казалось, что нет. С годами в ней появилась злость.

— Извини, — сказал я. — Это, конечно, моя ошибка, что я не умею читать мысли.

Мы продолжили разговор.

— С Японией покончено, — сказала она. — Состояние экономики там хуже, чем здесь.

— Нигде не может быть хуже, чем здесь, — возразил я. — Ах, Джина. Тебе следовало бы позвонить.

— Да, мне следовало бы позвонить. Мне следовало позвонить домой и поговорить с твоей второй женой.

— Она не моя вторая жена, — проговорил я. — Она моя жена.

Моя первая жена не слушала.

— Или мне следовало позвонить твоей секретарше и спросить, не найдется ли у тебя для меня окошка на будущей неделе. Мне следовало проделать все это, но я не стала. Разве я должна? — Она наклонилась вперед и улыбнулась. — Он мой ребенок так же, как твой.

Я уставился на нее, спрашивая себя, наступит ли этому когда-нибудь конец.

И еще я спрашивал себя, прав ли был, полагая, что конец этому наступил много лет назад.

— Как твоя скучная зарядка для мышечного тонуса? — спросил я, меняя тему. Она была в потрясающей форме.

— Она вовсе не скучная. — Джина смущенно повела рукой. — Я просто хочу следить за собой, раз старею.

Я улыбнулся:

— Не могу тебя представить на коврике для йоги.

Она оставалась серьезной.

— Несколько лет назад меня напугало собственное состояние. В смысле здоровья. Ты этого не застал.

— Извини.

— Пожалуйста, не извиняйся.

— Господи боже, почему бы тебе просто не дать мне сказать «извини»?

— Почему бы тебе просто не отвязаться от меня?

Мы уставились в свои напитки.

Поначалу у нас были добрые намерения. Сейчас в это трудно поверить, понимаю, но когда мы разводились, мы были юными идеалистами, совсем еще детьми. Мы и вправду считали, что расстанемся, не держа друг на друга зла. И будем нормально относиться друг к другу и общаться с сыном.

Но Джина то появлялась в нашей с сыном жизни, то исчезала. И постепенно что-то неизменно стало мешать добрым намерениям. По моему опыту, добрые намерения очень легко задвинуть подальше или вообще про них забыть.

Джина хотела быть хорошей матерью. Я знаю, что она хотела. Я знаю, что она любила Пэта. Я в этом никогда не сомневался. Но она всегда оказывалась в шаге от осуществления этого намерения, а жизнь шла своим чередом, и что-то постоянно возникало у нее на пути. Ее второй муж. Работа за границей. И я, конечно. В первую очередь.

Несколько минут мы сидели молча.

— Это так и будет продолжаться? — спросил я.

— Как?

— Ты сама знаешь, Джина.

— А ты чего хотел? Чтобы мы мило беседовали друг с другом? Наверное, в первый раз за все время.

— Я не хочу так, — ответил я. — Сколько еще мы будем плеваться ядом друг в друга?

— Не знаю, Гарри. Пока нам не надоест его вкус.

— Мне он надоел много лет назад.

Мы сидели в тишине, словно людей, которыми мы когда-то были, больше не существовало. Словно между нами ничего не было. А это неправда.

— Он и мой сын тоже, — проговорила она.

— Биологически, — уточнил я.

— А как еще?

— Шутишь? Знаешь, Джина, я думаю, это здорово, что ты вернулась.

— Лжец.

— Но я не хочу, чтобы ему было больно.

— Отчего ему может быть больно?

— Не знаю. Новый мужчина. Новая работа. Новая страна. Что еще?

— Со своими детьми не разводятся.

— Мне нравится, когда люди говорят мне об этом. Потому что это неправда. Очень многие разводятся со своими детьми, Джина. В основном это мужчины. Но не все.

— Хочешь, нарисую тебе диаграмму, Гарри?

— Не вопрос — я дам тебе ручку.

Я поднял руку, подзывая официантку. Джина пригнула мою руку обратно к столу. Мы коснулись друг друга в первый раз за много лет, и это было как электрошок.

— Я развелась с тобой, Гарри, а не с ним. Я ушла от тебя, а не от него. Я перестала любить тебя, а не его. Прости, что говорю это, Гарри.

— Переживу.

— Я никогда не переставала любить его. Даже когда была занята. Озабочена. Рассеянна. — Она глотнула чаю и взглянула на меня. — Как он?

— Хорошо. У него все в порядке, Джина.

— Он такой высокий. А его лицо — у него такое милое лицо, Гарри. Он всегда был красивым ребенком.

Я улыбнулся. Это была правда. Он всегда был самым красивым ребенком в мире. Я почувствовал, что смягчаюсь.

— Он посещает Клуб латерального мышления, — похвастался я, наслаждаясь теплом этой темы, счастливый оттого, что можно поговорить об этом чуде — нашем сыне, и мы оба улыбнулись.

— Красивый и умный мальчик, — проговорила она. — Я почти не знаю, что такое латеральное мышление — что-то вроде выхода за рамки привычного мышления? Тренировка ума, чтобы лучше работать?

— Что-то вроде этого, — кивнул я. — Он может объяснить это лучше, чем я.

Я допил кофе. Мне хотелось домой, к семье.

— Чего ты хочешь, Джина?

— Я хочу моего сына, — ответила она. — Я хочу узнать его. Хочу, чтобы он узнал меня. Я знаю, что мы — я — упустили ужасно много времени. Поэтому я хочу, чтобы это случилось сейчас. Пока не станет слишком поздно.

Я подумал, что никогда не будет слишком поздно. В жизни Пэта уже давно зияла дыра размером с Джину, но мне казалось, что заштопать ее никогда не поздно. Я не сомневался, что у обоих всегда найдется время для того, чтобы исправить ошибки. Вот такой я глупец. В уме я уже прикидывал маршрут, каким повезу Пэта по городу.

— Где ты живешь, Джина?

— У меня квартира с двумя спальнями на Олд-Комптон-стрит, — сказала она. — Верхний этаж. Много места. Хорошее освещение. — Она выглянула в окно. — В пяти минутах отсюда.

Я развеселился.

— Сохо? — спросил я. — Интересный выбор. И что ты там делаешь — возвращаешь молодость?

Она поджала губы.

— У меня не было молодости, Гарри, — сказала она. — Я была замужем за тобой.