Новеллы (-)

Два ствола срастить пытались,

Но ветвям соединиться

Не дает завистник Тахо.

Сильвио следит за ними

Со скалы, что, словно башня,

Над зелеными полями

Высится громадой красной.

Овцы разбрелись по лугу:

Эти утоляют жажду,

Те траву лениво щиплют.

Третьи пастуху внимают.

Счастью Сильвио упорно

Зависть Лаусо мешает.

Этот глупый злой упрямец

Золотом всех рек богаче.

Он, как Тахо оба вяза,

С ним Элису разлучает,

Но лишь их тела - не души

Разделить ревнивец властен.

Взял пастух гитару в руки,

И на звуки горьких жалоб

Соловьи лесные пеньем

В ближней роще отвечают:

"Вязы, вам сплести в объятье

Ветви удастся

В дни, когда под солнцем лета

Высохнет Тахо.

Но беда, с которой время

Не может сладить,

Нам все больше мук и горя

Несет с годами".

Немного успокоившись и опасаясь, как бы человек, который только что пел, не рассказал ее брату, отправившемуся ее разыскивать, о том, где она находится, Диана пошла босиком вдоль ручья, и наконец, когда ей показалось, что ока почти уже в безопасности и что впереди не видно больше воды, так как у подножия небольшого холма ручей разделялся на два рукава и, устремляясь назад, покрывал ее ноги водой, она немедленно двинулась вперед, не подкрепив свои силы ничем, кроме немногих глотков воды, которые утром ей предложил ручей; она шла до тех пор, пока наступившая темнота не помешала ей идти дальше.

Тогда она упала без чувств среди густой травы, и, так как не было никого, кто бы ее утешил или ободрил, она заснула, так и не придя в себя. Наконец, отдохнув, она стала ждать наступления дня, охваченная страхом, который причиняли ей близкие голоса каких-то зверей и беспорядочный шум родников, стекающих с гор, кажущийся особенно сильным в ночной тишине.

То ли заря сжалилась над ее горем, то ли она позавидовала ее слезам, но только она взошла раньше обычного, и вместе с нею, превозмогая свою женскую слабость и думая только о смерти, Диана снова пошла по дороге, которая, как ей казалось, скорее других должна была привести ее к несчастному концу. Солнце уже прошло половину небосвода, когда она, решив, что своим желаньем умереть оскорбляет небо, нашла в маленькой рощице небольшой источник и немного свежей травы. Со слезами на глазах она съела несколько травинок; источник, нежно ее лаская, умерил огонь ее сердца, и глаза ее вернули ему его влагу.

Так она шла три дня, к концу которых, выйдя из густого леса на ровное поле, она выбилась из сил и, прислонившись к дереву, увидела молодого пастуха, который, разговаривая с девушкой-горянкой, приближался к тому месту, где она стояла. Диане уже казалось, что весь мир знает, почему она покинула родительский дом, и что даже эти пастух и пастушка направляются к ней, чтобы разбранить ее и пристыдить за любовь к Селио. Она упала на зеленый дерн, росший под деревом, и, поглядев вокруг себя глазами, полными ужаса и отчаяния, лишилась чувств. Между тем, пастух, всецело занятый ухаживанием за своей крестьяночкой и озабоченный только тем, чтобы его не слышал никто, кроме птиц, которые летели за ними следом, начал песню. И если ваша милость, сеньора Леонарда, больше желает узнать о судьбе Дианы, чем слышать, что поет Фабио, то вы можете пропустить этот романс; если же ваше внимание не столь нетерпеливо, то вы можете узнать, о чем говорят эти жалобные раздумья, в которых речь идет отчасти о любви.

Кто кривить душой не хочет,

Тот в любви всегда несчастен.

Так и мне за откровенность

Стал один обман наградой.

В дни, когда тебе, Филида,

Ложью я платил за правду.

Сколько ты в тоске роняла

Слез с ланит и с губ стенаний!

Сколько раз кричал я ночью,

Если ты ко мне стучалась:

"Кто не постучался в сердце.

Тот стучится в дверь напрасно!"

Пастухи тебе твердили:

"Нету Фабио в овчарне",

И с досадой говорил я:

"Что она мне докучает!"

Жалобам твоим, Филида,

Только воды отвечали

Неумолчным, равнодушным

К горю твоему журчаньем.

Помню я, однажды ночью

Ты с отчаяньем сказала:

"Дай хоть мне пылать любовью.

Если сам любви не знаешь".

Не люби меня, Филида;

Храм любви есть сердце наше,

И в него врываться силой

Женщине не подобает.

Так у твоего порога

До зари мы добивались:

Ты - чтоб я вошел под кровлю,

Я - чтоб ты не отпирала.

Ты вскричала исступленно:

"Пусть же небо покарает

Жар, которым леденишь ты,

Лед, которым ты сжигаешь!"

Долго чахла ты, Филида,

Но всему конец бывает:

Тот, кто верит, что не любит,

Обмануться может часто.

Наша воля ни над чувством,

Ни над временем не властна.

Видим мы, что нас любили.

Лишь когда любовь утратим.

Вот и я в тебя влюбился

Так, что охватила зависть

Солнце в зареве рассвета

И луну в полночном мраке.

Рощи, горы и потоки,

Видя нас, любви предались,

И в объятиях зеленых

Стиснули друг друга травы.

Но едва лишь с гор спустился

Сильвио, который раньше

Пастухом твоим был верным,

Ты непостоянной стала.

Случай ты не упустила,

Хоть тебя я обожаю,

За презрение былое

Отомстить мне беспощадно.

Я клянусь тебе, Филида.

Что брожу, снедаем страстью,

Днями под твоим окошком,

У твоих дверей ночами.

Я позвать тебя не смею,

Ибо ты надменно скажешь:

"Что ж теперь стучится в двери

Тот, кто в сердце не стучался?"

Пусть порой я притворяюсь,

Что тебя не замечаю,

Но стоишь ты неотступно

У меня перед глазами.

На подарки от Филиды,

Столь постылые когда-то,

Не могу я наглядеться,

С ними не могу расстаться.

Скрыв от всех мои мученья,

Чтоб тебя не порицали,

Буду я страдать, покуда

Ты мне мстить не перестанешь.

Все тебе во мне не мило,

Даже то, что я лобзаю,

От любви безумный, землю,

Где нога твоя ступала.

И сказать тебе при этом

Я открыто не решаюсь,

Что, закравшись в наше сердце,

Ревность дружбу охлаждает.

Верно говорил Фабио, ибо, хотя и правда, что, убедившись в основательности ревнивых подозрений, позорно продолжать любить, чему множество примеров приводят Плиний {23} и Аристотель, говоря о животных, все же есть люди, которые не могут полюбить, прежде чем их не оскорбили, и то, что у Других вызывает отвращение, только разжигает их страсть. Об этом и пел пастух своей горянке, которая слушала его одновременно высокомерно и с удовольствием.