Согрей безгрешных (СИ)

Но был ещё один путь. Налево. Широкая дорога, автострада со знаком, разрешающим двигаться быстро. К тому же налево не предлагали идти, бить ноги, натирать мозоли, стирать подошвы. Нет, нет, драгоценнейший, — сказал бы классик. Поехать, только поехать. И рядом с поворотом налево стояло на выбор тринадцать иномарок, все новенькие, блестящие, цвета «серебристый металлик» и «чёрная полночь», концепт-кары в полиэтиленовой упаковке и мотоциклы, слепящие хромом, и даже парочка мотопёдов для любителей-извращенцев. Народ валил валом, и люди без лиц подгоняли новую технику, бегали, парились.

И прав было никаких не надо, ни шофёрских, ни даже на трактор. Ведь захотелось тоже быстренько за руль. И почему ты не поддался первому порыву? Смутило то, что все налево были наглыми, да что скрывать, бандитами, а если не бандитами, то кем? И не захотел ты в их компанию?

Но, может быть, вернуться к камню? И начать всё заново? Начать сначала. Пожалуйста, в любое время суток. Да, да, драгоценнейший. В любом виде. В ясном уме или в затуманенном, пешком или на велосипеде. Выбирай снова. Ты думаешь, что вернуться назад — пара пустяков, значит, так оно и есть. Сущая правда. А вот и камень. Тот самый камень.

Одна направляющая надпись, правда, изменилась. Вместо «Налево пойдёшь — наслажденье найдёшь», теперь было «Налево пойдёшь — в рай попадёшь». И слова были уже не те, что тогда, выбиты женской рукой, красивым почерком, таким, что хотелось подержаться за эту неведомую руку и, конечно, пойти вместе с той, что возьмёт тебя хоть куда, хоть к чёрту на рога пойти. Слова были выбиты на красивой табличке, которая аккуратно закрывала предыдущую надпись. Простое наслаждение заменили раем. Что ж, теперь путь налево был яснее, чем прежде. Так куда же двинуть?.

8. Встреча с человеком

— Добрый вечер, утро, день и ночь, — сказал человек.

— Боитесь промахнуться?

— Нет, чтоб не вникать. Кто его знает, что там, за стеклом.

— По ту сторону стекла.

— Да, конечно. Закон гласит, что всё существенное — по эту сторону. А что находится вне, я обобщаю, чтоб исключить.

— Ловко. А можно исключить всё?

— Над этим и работаю. Этим и занят. Теоретически — да.

— А на самом деле?

— А вот на самом деле — нет.

— Так может, расскажете, поделитесь истинным знанием?

— Да запросто. Законы бытия открыть для ближнего — с огромным удовольствием. С нескрываемой радостью. В любое время года и суток. И, простите, для любого собеседника. Люблю поговорить. И даже поболтать. Только вряд ли вы поймёте.

— Почему? Ведь ваша речь так доступна и на душу ложится, как масло на хлеб.

— Почему, я и сам не знаю. Мне тоже кажется, что проще уже и не объяснишь. Проще и не скажешь. Но вот никто до сих пор не понял, поэтому я на всякий случай и предупреждаю, что и вы не поймёте. Исходя из накопленного опыта. Из того, что в копилке.

— Где же вы жили, с кем встречались? Просто не верится, что опыт ваш такой фундаментальный. Без исключений.

— Да в том-то и беда.

— Так начинайте.

— Ну, начнём. Приступим. У каждого творца своя эстетика.

— Нет, это слишком сложно. Вы сразу перешли на непонятный мне язык. Что такое «творца» и что такое «эстетика»? Сразу два слова непонятных.

— Ха-ха-ха-ха! Ой-ой! Ой-ха! Животик с вами надорвёшь. Да это пошутил я. Начну попроще, с самого убогого примера. Как Иисус.

— Для дураков.

— Да, да, это самое то. Для малообразованных. Так начинать — и никогда не промахнёшься. Начнём вот так. Людей я вижу насквозь. Всех, до одного. Ну, если честно, то не всех. А тех, которые открыли рот.

— Как в фантастическом кино. Мысли читаете?

— Увы, увы. Я не читаю их. Зачем мне мысли, если я вижу раньше мыслей? Я познаю источник этих самых мыслей. Если б я мысли читал, зачем было б подопытному рот открывать? Вы не совсем внимательны. Иль не логичны.

— Виноват, сплоховал. Вы меня потрясли этим источником, который где-то прячется, за закрытым ртом. Этого ни в каком фильме не видел и ни в одной книжке не читал.

— Хорошо. Значит, нам есть с чего начать. За что зацепиться. Хотя этот крючок весьма слабый, он может оборваться, давайте поищем какой-нибудь другой, понадёжнее.

— А как мы его найдём?

— Да вот не знаю. Может, мы начнём с пустыни.

— С какой именно? С Кара-Кум, или другой какой? Пустыни я не знаю, не жил там никогда, и от жары не страдал, и от голода, и пить всегда было, когда хотел. И такого, чтоб без людей очень долго быть одному, тоже не припомню.

— Хм. Хм. Я начинаю думать, что нам не с чего начать. И это хорошо. «И был вечер, и было утро». И было хорошо.

Человек ушёл в себя, самоизолировался на какое-то время, а потом снова возвратился в пространство разговора.

— Вернёмся в пропасть разговора, — сказал он. — Потому что это не пространство, а пропасть, и нам с вами не удаётся начать. И это хорошо, потому что в других случаях выходило так, как будто бы беседа уже началась, хотя на самом деле это было два голоса в пустыне. Один — в одной, скажем, Сахаре, а другой голос — в другой, пусть в Калахари.

— Вы начали с того, что кто-то открывает рот.

— Конечно. Чтоб сказать хоть что-нибудь, любой живущий открывает рот.

— И тут он выдаёт себя с ног до головы!

— Да! Вы угадали.

— Я на самом деле угадал!

— Но можно было и догадаться.

— Да какая разница. И вот он заговорил, а вы тут как тут. И видите источник его мыслей, и читать эти мысли нет надобности, вы их видите все разом, как городские дома с дельтаплана. Примерно так?

— Совершенно точно.

— Как логично. Надо же. А как же это на самом деле? В действительности, так сказать.

— Практиковаться надо. Чтоб не было ошибок. Чтоб рот открыл — и подноготная его лежит перед тобою.

— Бог ты мой, как интересно!

— Вы уж извините, но интересного тут мало. Даже совсем ничего интересного. Это — как земное притяжение. Вот оно есть, и всё. Кому это интересно. Ну, ходим мы по Земле, ну, притягиваемся. Кто этим восхищается? Кого это впечатляет? Ну, может, кто и найдётся? Какой-нибудь романтический физик. Быстрый разумом Невтон. А так, вряд ли это повод для восторга.

— Так как же проникнуть в эту подноготную?

— Она открывается перед вами вся. Как на ладони. И что, на всё это обязательно смотреть? Совсем не обязательно. Думаю, даже не стоит. Оно не заслуживает того, чтоб туда заглядывать.

— Но вы этому учились? Тогда зачем?

— Нет, не учился. Это — побочные знания. И мысли не было совать свой нос туда. Но так выходит, что от этого и не открестишься. Вот он открыл рот, и всё.

— Вот беда. А каким же было основное знание? Которое всеобъемлющее?

— Изучал я отщепенцев. Оторванных от всех. Отвергнутых. Отодвинутых от куска хлеба и от куска сахара тоже. Начиналось всё так.

Человек начал свой бесконечный рассказ. Через какое-то время, может, двое суток, а может, и через две минуты он увидел, что его никто не слушает. Потом он вспомнил, что рядом с ним и прежде-то никого не было, что ему показалось, что его кто-то о чём-то спрашивает. Давно его никто и ни о чём не спрашивал. Да и вряд ли спросит. И он продолжал свой рассказ о необыкновенной красоте, которая всегда — друг одиночек, кем-то избранных, возвышенна до такой степени, что и дела нет до неё никому, возвышайся она хоть над всей вселенною, поднимайся и удаляйся туда, куда не достать ни человеческому глазу, ни глазу телескопа.

Человек всё говорил и говорил, но уже не вслух, а в уме, про себя, чтоб его никто не слышал. Хотя разговоры с самим собой и не запрещены законом, мало ли что.

9. Звонок из прошлого

— Алё!

— Алё!

— Это Дуся.

— Очень рад, безмерно счастлив, звонок неизвестного — к добру.

— Это не неизвестный, а когда-то известная. Это Дуся — источник вашего вдохновения и радостей, которые бывают только неземными, небесными, как выражались вы тогда, не знаю, какие выражения сегодня у вас в ходу, но тогда вы утверждали, что Дуся — ваша мечта, единственная фея, которая может заменить всё сущее на земле. Это та самая девушка, к вашему сведению.