Портрет

БАРТОДИЙ. Какой?

АНАТОЛЬ. Восемьдесят пять килограммов.

БАРТОДИЙ. Уже так много?

АНАТОЛЬ. Да. И поправился я в основном за последнее время.

БАРТОДИЙ. Ты уверен?

АНАТОЛЬ. Я теперь взвешиваюсь ежедневно. Увы, сомнений не осталось. Я толстею. И вешу все больше.

БАРТОДИЙ. Потому что бездельничаешь. Не делаешь зарядку. Вот если бы ты бил меня, мучил, кусал...

АНАТОЛЬ. Да отстань ты с этим мучением. Я уже существую настолько самостоятельно, что имею право на собственное мнение.

БАРТОДИЙ. И, по-твоему, тебе больше не следует исполнять свои обязанности! Ты уже не должен меня...

АНАТОЛЬ. Да, да, мучить, кусать и так далее! Но на что тебе это, для чего, собственно, тебе так это нужно?

БАРТОДИЙ. Дурацкий вопрос. Я заслужил это по причинам нравственного порядка.

АНАТОЛЬ. Да, знаю, слышал. Красиво ты говорил тогда, в кабинете у психиатра, о нравственности. О том, как необходимы тебе угрызения совести по причинам нравственного порядка, красиво возмущался, когда она захотела вылечить тебя от этих угрызений. Слушал я твою речь и думал: что-то слишком красиво он говорит.

БАРТОДИЙ. Я говорил правду.

АНАТОЛЬ. Но вся ли это правда? Я начинаю подумывать: не нуждаешься ли ты во мне, случайно, для чего-то еще. А может, - прежде всего, для чего-то еще...

БАРТОДИЙ. Для чего бы это?

АНАТОЛЬ. Да очень просто - чтобы чем-то заполнить свою жизнь. Иметь какое-то развлечение, хоть видимость уверенности, что в твоей жизни есть еще что-то важное. Что-то почувствовать, о чем-то подумать, чего-то бояться, о чем-то тосковать... Словом, чтобы не было скучно.

БАРТОДИЙ. Упрощаешь, редукционист.

АНАТОЛЬ. Да нет, просто возникло такое подозрение.

БАРТОДИЙ. Думаешь, значит, что у меня не осталось уже ничего лучшего, как только разговаривать с тобой?

АНАТОЛЬ. Нет, теперь уже не осталось. Все прошло - молодость, честолюбие, карьера, любовь... А что осталось? Один я.

БАРТОДИЙ. А ты, однако, - довольно ехидный укор совести.

АНАТОЛЬ. Только не путай меня с ностальгией. И, кстати, если уж заговорили о любви... Почему ты тогда так сильно его любил?

БАРТОДИЙ. Давно это было.

АНАТОЛЬ. Согласен, давно, но почему? Что ты в нем такого увидел?

БАРТОДИЙ. Не я один.

АНАТОЛЬ. Тебя это не оправдывает. Из-за того, что у него были усы? Усы были, действительно, красивые, но ведь это еще не повод.

БАРТОДИЙ. Причем тут усы, - это идея. Он был воплощением идеи.

АНАТОЛЬ. А без идеи ты жить не мог?

БАРТОДИЙ. Тогда - нет. (Пауза.) Так мне, во всяком случае, казалось.

АНАТОЛЬ. Вот именно. Ты всегда нуждался в том, чтобы тебе подавали что-нибудь извне, что-нибудь готовенькое, вроде костюмчика, который сразу можно носить. Надеваешь на себя, и он уже твой, тебе сразу же приятненько. А сам шить не умеешь. (Пауза.) Или, может, тебе чего-то недоставало? Какого-то органа? Может, протез был тебе нужен? (Пауза.) Если не идея, то карьера, а еще лучше - карьера с идеей.

БАРТОДИЙ. Да нет, я же не ради карьеры.

АНАТОЛЬ. Но ведь оно как-то так само собой и соединилось, правда? Одно с другим. Эта твоя любовь себя окупила.

БАРТОДИЙ. Я его действительно любил!

АНАТОЛЬ. И потому донес на своего лучшего друга? (Пауза.) Да еще так повезло, что он уже никогда не узнает, кто его под землю уложил. Доносик аккуратненький получился. (Пауза.) Ты вынес ему смертный приговор.

БАРТОДИЙ. Не я.

АНАТОЛЬ. Но вышло-то так.

БАРТОДИЙ. Нет, я этого не хотел.

АНАТОЛЬ. Но как-то так само получилось, да? Ты хорошо знал, какие будут последствия, какие времена были.

БАРТОДИЙ. Нет, то есть я знал, но...

АНАТОЛЬ. ...Знал, но вроде бы и не знал. И это называется интеллигент. Да уж ладно, я не обвиняю тебя, слишком я стар для этого. Спрашиваю из простого любопытства.

БАРТОДИЙ. Спрашивай, о чем хочешь.

АНАТОЛЬ. А мне уже больше не хочется. Пойду спать.

БАРТОДИЙ. Останься!

АНАТОЛЬ. С тех пор, как я поправился, меня одолевают вялость и сонливость.

БАРТОДИЙ. Не оставляй меня одного.

АНАТОЛЬ (зевает). Ничего не поделаешь, мой дорогой, мы оба стареем, и вместе с нами стареет наша последняя любовница. Шизофрения.

Сцена 5 - Бартодий, Октавия, Анатоль.

Бартодий готовится к отъезду - раскрытый чемодан, приготовленные вещи и т.д. В глубине - ширма.

ОКТАВИЯ. Здесь твои таблетки, не забывай принимать.

БАРТОДИЙ. Не беспокойся.

ОКТАВИЯ. Я говорю не о снотворных. Тут желудочные и сердечные. Я здесь все написала - какие и когда принимать. Не забудешь?

БАРТОДИЙ. Нет, конечно. (Целует ее в лоб.) Спасибо.

ОКТАВИЯ. А где ты будешь питаться?

БАРТОДИЙ. В ресторане.

ОКТАВИЯ. Но ведь в ресторанах готовят ужасно.

БАРТОДИЙ. Всего два-три дня.

ОКТАВИЯ. Достаточно, чтобы расхвораться. Постарайся есть телятину. И без соуса.

БАРТОДИЙ. Постараюсь.

ОКТАВИЯ. Обещаешь?

БАРТОДИЙ. Обещаю.

ОКТАВИЯ. И никаких гуляшей и рубленого мяса, неизвестно, что они туда кладут. А вообще лучше избегать мяса. Там, наверное, есть вегетарианские рестораны.

БАРТОДИЙ. Должны быть.

ОКТАВИЯ. В молочные бары лучше не заходи, там ужасная грязь.

БАРТОДИЙ. Не буду.

ОКТАВИЯ. И осторожнее с сахаром. Ты же знаешь, тебе нельзя.

БАРТОДИЙ. Знаю.

ОКТАВИЯ. Пойду приготовлю бутерброды на дорогу. (Выходит.)

Бартодий отодвигает ширму, за которой на сидит на стуле Анатоль. Он в халате, читает газету.

БАРТОДИЙ. Ты все еще не готов? Через час наш поезд.

АНАТОЛЬ. Я не еду с тобой.

БАРТОДИЙ. То есть как не едешь...

АНАТОЛЬ. Очень просто - не еду.

БАРТОДИЙ. Сейчас же одевайся!

АНАТОЛЬ. Полегче, полегче, не кричи. Если я говорю, что не еду, значит, не еду.

БАРТОДИЙ. Но почему?

АНАТОЛЬ. Потому что мне тоже полагается...

БАРТОДИЙ. Тихо!

Загораживает Анатоля ширмой. Входит Октавия

ОКТАВИЯ. Тебе с чем, с ветчиной или с сыром?

БАРТОДИЙ. С ветчиной. С сыром.

ОКТАВИЯ. Ты действительно не хочешь, чтобы я поехала с тобой?

БАРТОДИЙ. Я-то очень хотел бы, честное слово, но неизвестно, как он себя поведет. Он же только что вышел.

ОКТАВИЯ. Я его нисколько не боюсь.

БАРТОДИЙ. Зато он может бояться. Такие, как он, сторонятся людей.

ОКТАВИЯ. А тебя он бояться не будет?