Голубой чертополох романтизма

— Теперь, пожалуй, можно.

С ним ей это нравилось больше. Удобней было и как-то проще все получалось: раздеться, одеться, и в промежутке между раздеванием и одеванием тоже. Проще и веселей: оба знали, чего друг от друга ждать. Как в ресторане: сперва изучали меню, водили пальцем по списку блюд, выбирали, пробовали, вкушали, потом обменивались впечатлениями. И ей это нравилось, хотя после, когда она вспоминала, удовольствия было, пожалуй, не больше, чем при воспоминании о вкусном ужине.

Вот о чем она думала сейчас, в кабинке возле лесного бассейна, медленно расстегивая платье, потом лениво сбрасывая белье. Молодой человек уже поджидал ее. Оба прыгнули в воду. Вынырнув, он тут же засунул палец в ухо и склонил голову набок, пытаясь вытряхнуть воду. После, уже на берегу, она невольно улыбнулась: у каждого свое полотенце, почему-то это напомнило ей о раздельных кроватях. Обсохнув на солнце, она принялась натирать кожу кремом — ноги, руки, живот, лицо. Потом протянула флакончик ему:

— Спину, пожалуйста. — Почувствовав на коже прохладную жидкость, сказала: — Только массируйте как следует, прямо что есть сил.

Сидеть ей было неудобно, купальник в нескольких местах врезался в кожу, тогда она легла и расстегнула бюстгальтер. Он добросовестно растер всю спину, но бока массировать не стал. Сказал ей:

— Вы водите как богиня. С вами даже не замечаешь, что в машине сидишь. Нет, правда.

Она снова застегнулась, встала, поправила бюстгальтер. Он рассказывал что-то о своем «фольксвагене», она, склонившись над ним, втирала крем в его спину, плечи, бока, с наслаждением ощущая пружинистую гибкость его ребер под нажимом ладоней. И старалась вообразить, как он будет дрожать в ее объятиях.

Ночью, засыпая, он тщетно пытался вспомнить, как все произошло. Видел только платье, раскрывшееся, как раковина, снова ощущал под пальцами то обнаженное тело, то белье и себя, всего в поту, в этом жарком, пыхтящем, трепетном месиве белья и плоти. Еще видел ее в бикини: трусики, врезавшиеся в тело, и белую полоску на спине. Он и опомниться не успел, как очутился с ней в пустой квартире. («Друзья. Они сейчас в отпуске».) Черный диван, два черных кресла, журнальный столик со стеклянной крышкой, тут же рядом двуспальная кровать, явно смятая. Что-то об Испании, обрывки фраз («приедут только в конце августа»), дальше полный провал. А после, когда они пили виски, очень сильно разбавленное содовой и льдом, она, сидя на кушетке, еще в расстегнутом платье, тихо произнесла:

— Как странно.

И не договорила — что. А он не решился спросить. И самолично явиться с докладом тоже не решился. Позвонил:

— Иду по следу. Но пока ничего. Где чашку кофе выпьет, где у витрины остановится — ерунда в общем.

— Мы скоро опять увидимся, друг мой.

В следующий раз он сперва помог ей раздеться, а виски разбавлял по своему вкусу. Она призналась:

— Жалко было отдавать вас первой попавшейся дурехе. — И снова: — Странно! — А потом вдруг: — Не подумайте, я никогда ничего такого не делала. Да и не сделаю ни с кем больше. Но вы, мой друг, вы словно из другого мира, и я сама, когда бываю с вами, тоже будто живу в другом измерении. — Прошептав это признание, она неожиданно громко выпалила: — А он, клянусь, при малейшем подозрении наймет детектива. Чудовищный ревнивец! — И почти умоляюще добавила: — Теперь, надеюсь, вы понимаете, почему я так осторожна. Все-таки шестнадцать лет брака, и я не хочу неприятностей.

Он давал ей все, чего она желала, а главное, позволял изливать на него нежность. Она была ему почти мамой — бери что хочешь. Если бы еще не эти его расспросы: единственный ли он, и все такое. Правда, не впрямую, а осторожно, даже деликатно, почти вскользь. И все же очень настойчиво. Значит, все-таки ревность. Когда-нибудь придется с ним проститься (даже, может быть, дать ему отставку — но сперва он должен научиться не робеть в ее объятиях). Но, конечно, нельзя допустить, чтобы он ушел обиженный, уязвленный. И она позвонила другому:

— Послушай, любимый. Нам придется быть осмотрительней. Муж стал такой странный. Мне кажется, он подозревает. Прошу тебя, в то кафе больше не приезжай. А уж на квартиру тем более, во всяком случае пока. Позвони, когда жены не будет дома. Или, на худой конец, поедем куда-нибудь за город.

И, отправляясь к нему, она всегда очень внимательно смотрела по сторонам: нет ли поблизости серого «фольксвагена». Однажды она заметила его в зеркальце, но вовремя сумела оторваться. Впрочем, свидание было испорчено, она довольно быстро и сухо распрощалась, сославшись на нездоровье. Собственно, она никого не любила: ни мужа, ни любовника, но этот мальчик был ей приятен, даже больше — почти дорог.

Задача у него была простая и ясная: установить, имеет ли указанная особа с данным господином… имя, возраст, профессия, привычки, любимое кафе, фотография анфас, в профиль, в автомобиле — марка, тип и, само собой, номер. Именно такую работу ему предложил студенческий союз. Другого приработка не было. Он следовал за ней неотступно — в автомобиле, в самые часы пик, и в тишине сонных пригородных вилл, и пешком, вдоль бесконечного ряда витрин. Часами терпеливо торчал под дождем напротив ее дома. И ничего, никаких улик. В конце концов, он ведь будущий адвокат, если бы было что-то существенное, он бы не пропустил. Ну а то, что там было в квартире, и кофе иногда, и бассейн пару раз, — так это его личное дело, к работе это не имеет отношения. Да что там — он, пожалуй, даже переусердствовал: расспрашивал ее и после виски, и в постели. Ну не то чтобы прямо расспрашивал, но по крайней мере выслушивал. Только супружеской изменой там и не пахло.

Скандал был жуткий.

— С этим хлюпиком! Обманывать меня! Даже в нашем кафе! Нет, благодарю, мне не нужно никаких объяснений. Достаточно того, что я целыми днями за вами ездил. Но верх наглости — все это в квартире, которая, извините на минуточку, пока что принадлежит мне. Ты понимаешь или нет — мне!

— Вот ключи. — Это все, что она ответила. Он швырнул ключи на стеклянный столик. Она только улыбнулась. — Ну конечно, это же твой столик.

— Черт подери, да кем ты меня считаешь, чтобы…

Она ответила:

— Ты мужчина в расцвете лет, женат, дети в интернате, достаточно состоятелен, чтобы разыгрывать из себя кавалера.

Состоятелен был не он, а его жена. Так что она была совершенно уверена — этот ничего не скажет ее мужу.

Случай самоисцеления

Жизнь с нею превратилась в сущий ад, и он твердо решил развестись. Но она разводиться не хотела, и оттого возникали новые скандалы, еще более мучительные, чем прежде, и в конце концов он ушел из дому и поселился на первых порах у друзей. Вскоре все уже знали об их разрыве, поскольку он кричал об этом на всех перекрестках и собирал на суд свидетелей, которым надлежало подтвердить, что жена была к нему невнимательна, сорила деньгами и вообще была алкоголичкой, лентяйкой, мегерой, неврастеничкой, его самого довела до сумасшествия беспочвенной ревностью, мешала его продвижению по службе и так далее и тому подобное. Ему сочувственно внимали, а потом говорили: «Бог даст, еще помиритесь и все уладится». Рассказывали про семейные драмы, пережитые разными знакомыми и незнакомыми людьми; философствовали («ах, все женщины одинаковы!»). «Так дальше продолжаться не может», — говорил один; «Да-а, хозяйка она была не ахти какая, тут ты, пожалуй, прав», — говорил другой. А третий изрекал что-нибудь в таком роде: «Я бы, например, с самого начала указал ей ее место». Постепенно все сошлись на том, что единственный выход из положения — это развод; но она по-прежнему возражала, и потому он продолжал мусолить эту тему с друзьями, родственниками и сослуживцами. Его отец сказал однажды: «Вот уж действительно трудно сыскать более неподходящих людей, чем вы», на что он ответил: «Да, действительно трудно, просто невозможно» — и долго размышлял об этом, а потом написал отцу из отпуска, что не понимает, чем же они так друг другу не подходят, ведь у них было столько общих взглядов и интересов. Со времени их разрыва прошло уже несколько месяцев, а она все не соглашалась на развод, и вот как-то один его приятель сказал: «Да она просто ждет от тебя отступного, и, боюсь, никуда тебе от этого не деться». Он кивнул, но потом сказал: «Нет, не думаю. Хоть она и любит деньги, но все же не такая она тварь, чтобы заниматься вымогательством». Его зять, муж старшей сестры, сказал ему: «То, что вы до сих пор не сменили свою конуру на что-нибудь поприличнее, объясняет в ней очень многое». Он вспомнил оставленную им квартиру со стенами чуть ли не метровой толщины и глубокими оконными нишами, вспомнил все, что ее наполняло, и сказал: «Знаешь, нам квартира очень нравилась. Она, правда, темновата и не слишком удобна, но нам жилось в ней уютно — за плотными шторами, с картинами по стенам, с неярким светом торшера, право же, это было настоящее гнездышко. Так что квартира тут ни при чем». Симпатичная девушка, которой он уже раньше рассказал всю эту историю, спросила: «Одного не пойму: как это тебя, умного парня, угораздило жениться на такой крысе?» — и с тех пор перестала казаться ему симпатичной. Время от времени он наведывался к своему адвокату, и тот говорил, что дело сдвинется с мертвой точки, лишь если у них будут веские причины, и спрашивал по обыкновению: «Неужели она вам все еще не изменила?» И потом, услышав знакомое «нет»: «Ну, может, она хотя бы злоупотребляла вашим доверием в расходовании денежных средств? Отказывалась следовать за вами при перемене места жительства? Угрожала физической расправой? Клеветала на вас с последствиями для вашей карьеры?» А он отвечал адвокату, что она вовсе никакое не чудовище, разве что слишком избалована и капризна, но жить он все равно с ней не может. Минул год его холостяцкой жизни, и однажды кто-то поздравил его с этим юбилеем, но он сказал тому человеку, что шутить тут не над чем. Тот человек сказал: «А я и не шучу. Я только думаю, от какой тягомотины ты избавился: целыми днями выслушивать эти бабские „не кури так много!“, или „надень другой галстук!“, или „иди есть, обед стынет!“, а вдобавок глазеть на все витрины подряд, и таскаться по кино, и снова глазеть на витрины, и забивать себе голову тем, подходят ли ее босоножки к сумочке и что фрау такая-то сует нос в ваши денежные дела, — честное слово, от всего этого можно либо спятить, либо стать святым, либо импотентом!» Но он сказал тому человеку: «Мы были друзьями. И отлично ладили». А тот человек сказал каким-то вдруг почти враждебным тоном: «То-то у тебя нервы ни к черту». А он ответил: «В чем-то ты, наверное, прав, но главного ты не понимаешь: она не такая, как все женщины». Теперь она уже не ходила к его родственникам и вовсе перестала появляться у их старых друзей, и все без стеснения перемывали ей косточки: и пила она, как мужик, и деньги тратила направо и налево, и пыль никогда из штор не выбивала, и язык у нее был как змеиное жало; а он отвечал: «Да, она за словом в карман не лезла». И еще говорил: «Днем она никогда не пила. Только вечером: с гостями, у друзей, в ресторане. Она всегда садилась за руль, когда я… а-а, да что тут объяснять!» И еще: «Женщины, которые ничего не умеют, кроме как стирать, подметать, да мыть, да чистить, мне и даром не нужны. Тоже мне причина развода — пылесос!» С родственниками, знакомыми и друзьями, согласившимися быть свидетелями в суде, он говорил уже без прежнего пыла: «Конечно, ревность — это болезнь, своего рода помешательство. Но разве может быть лишена этого чувства жена, истинно любящая своего мужа? Разумеется, я не давал ей ни малейшего повода к ревности, и вы это отлично знаете. Но, — рассуждал он, — разве не является благородная ревность — как выражение страха потерять любимого — conditio sine qua non [14], а значит, доказательством искренней любви? Или, лучше сказать, той ценой, какую мы платим за свою любовь? Да-да, за любовь тоже надо платить». Своих будущих свидетелей он впутывал в бесконечные дискуссии, из которых, понятно, выходил победителем. Адвоката он навещал теперь уже просто по привычке. Но однажды тот сказал: «Вы только сотрясаете воздух, а полезного не предпринимаете ничего. Но, к счастью, господь бог дал нам такие козыри, о каких мы и не мечтали!» И сообщил следующее: один его коллега часто ездит на уикенд в Земмеринг играть в теннис, как-то вечером заходит он в бар, видит парочку — подвыпивший хвастунишка, да и женщина тоже не слишком трезвая, оба занимают комнату как раз напротив него, познакомились, договорились обязательно повидаться вновь: «все пьяные, когда трезвеют, испытывают печальную потребность повидаться вновь», сказал адвокат и: «Короче говоря, мой коллега, вспомнив имя своей знакомой, выясняет ее данные по регистрационной книге в отеле, описывает мне женщину, и — что бы вы думали? — это ваша жена. Ну-с, что вы теперь скажете?» Он сухо ответил, словно его заставили выслушать плоский анекдот: «Всякое в жизни случается». Он слушал адвоката, но смотрел в сторону, бездумно уставясь на ряды папок с делами. А потом, не поворачивая головы, сказал адвокату, остановив поток его красноречия: «Неужели какие-то россказни стоят больше того, что я знаю о ней сам?!» И: «Прошу вас, забудьте о моем деле!» Потом, встрепенувшись, точно нашел главный аргумент в споре, спросил, глядя адвокату в глаза: «Одного не пойму: почему я давно не с ней?» Адвокат знал почему, но промолчал.