Голубой чертополох романтизма

Грехопадение

Тем летом он гостил в деревне у дяди-священника, и Луиза тоже почти все лето провела там. Она доводилась священнику племянницей, сам же священник был не родным, а двоюродным братом его матери, и при всем старании он так и не сумел определить, кем они с Луизой друг другу приходятся. Впрочем, они все равно дружили и каждый день играли вместе, а это гораздо важнее. В лесу они подкрадывались к косулям, но перво-наперво слюнявили палец и поднимали его кверху, чтобы узнать, откуда дует ветер. Вырезали дудочки и свистульки из орешника, а как-то раз ходили даже воровать виноград. Случалось, и покуривали тайком, только после обязательно жевали листья каштана, чтобы домашние не унюхали табачный запах. Стреляли на птичьем дворе воробьев — кто больше уложит, — а потом устраивали похороны, водружали на холмике крест, обкладывали могилу белыми камешками и цветами. Частенько им позволяли прокатиться на телеге, а один из работников даже сажал их верхом на лошадь. Они научились править воловьей упряжкой, доить коров, косить траву. И конечно же, не упустили случая понаблюдать, как осушают луговину, которая начинается прямо за шоссе, там еще протекал ручей, где они голыми руками ловили рыбу. Пытались они ловить и носовым платком, натянув его на проволоку вроде как невод, да только и платком ничего не поймали. В другой раз оба, шлепая по колено в воде, соорудили запруду из камней, деревяшек и песка, потом выстроили еще одну, тридцатью шагами выше по ручью, и отвели воду на луг, но, когда после всех трудов обнажилось дно, ни единой рыбешки они не увидели. В дождь они сидели дома, играли в домино или помогали кухарке чистить картошку. Ну и читали тоже, много читали. У священника была огромная толстая книга — настоящий фолиант с рассказами о франко-прусской войне и множеством иллюстраций, на которых были изображены батальные сцены: обороняющиеся французы за кладбищенской стеной, кавалерийская атака, раненный в грудь сигнальщик, вздыбленные кони возле утонувшей в грязи пушки, генерал, наблюдающий с пригорка за сражением, и объятые пламенем деревни, и бородачи со знаменами на баррикадах, — эта книга нравилась им больше всего.

В воскресные дни оба ходили к ранней обедне и к причастию, когда же ему случалось идти в церковь среди недели — он был служкой, — верная Луиза сопровождала его. И на всех молебнах они присутствовали, а еще любили зайти в пустую церковь, ведь таинственней места не сыскать, даже будка путевого обходчика на заброшенной железнодорожной ветке и та ни в какое сравнение не шла, хотя там можно было покрутить ржавый ворот, подергать рычаги и бренчащие цепи, воображая при этом, что закрываешь шлагбаум и что сейчас появится поезд «Гамбург—Рим» с шикарными пассажирами, которые выглянут из окон и замашут тебе руками. Словом, в церковь они наведывались очень часто, и вот как-то раз, когда опять были там в одиночестве, Луиза достала пакетик леденцов, дала одну конфетку ему, а другую сунула себе в рот. Он крепко зажал липкую конфету в кулаке и прошептал:

— В церкви есть нельзя — это грех.

Луиза высунула язык, показывая блестящий леденец, а потом тоже тихо сказала:

— Но сосать-то можно.

Он с сомнением покосился на девочку, потому что такая мысль ему в голову не приходила. Но все же никак не мог решить, что делать с конфетой, и, поскольку Луиза ничего больше не сказала, быстро сунул леденец за щеку. Они сидели на скамье перед кафедрой, в церкви было сумеречно, и ему вдруг стало ужасно холодно, повеяло запахом ладана, а сверху, сквозь цветные стекла витражей, падали трепетно мерцающие снопы света — алые и синие. Прямо посреди церкви — хоругвь, которую он нес во время процессии, огромная и недвижная, а с алтарей, со всех образов и с купола на него испытующе взирали святые. Мальчик преклонил колени и начал молиться, но с леденцом во рту ему было не по себе. Правда, Луиза сказала, что греха тут нет, и поэтому он не выплюнул конфету, только старался не жевать ее. И как же он обрадовался, когда наконец вышел на улицу. Они спустились к шоссе и постояли на обочине: не пройдет ли мимо какая-нибудь машина. В одну сторону промчались друг за другом сразу несколько автомобилей, зато в другую — только один, и они поговорили о том, какую машину хотели бы иметь. Потом они пошли домой, ощипали курицу и, вообще, помогли на кухне — все было как обычно. Но мальчик невольно вновь и вновь украдкой поглядывал на Луизу и вновь и вновь спрашивал себя: неужели это та девочка, с которой он выслеживал косуль и воровал виноград, мастерил свистульки и строил запруды? Он не понимал, что с ним такое, и после опять стрелял с нею воробьев, и курил, и катался на лошади, и в церковь ходил. А все же нет-нет и поглядывал на нее невольно, и смущался, и не понимал, что с ним такое, но чувствовал, что все переменилось.

Голубой чертополох романтизма

Человек возвращался со своим другом с пляжа и обсуждал с ним вещи, о которых никогда бы не заговорил с женщиной. Они шли вдоль берега, затем песчаной косой на другой берег и снова вдоль берега, направляясь к развалинам, которые часто видели издалека, но никогда вблизи. И там, между каменных глыб, человек заметил голубой чертополох с мелкими зубчатыми цветками, узкими и острыми, точно стрелы. Чертополох показался ему очень красивым, и он сорвал его, чтобы отнести жене. Все это время он беседовал с другом, говоря ему такие слова: «Итак, кто же я? Остаюсь ли я тем, кто я есть, когда мне кажется, будто со мной происходит нечто такое, что на самом деле еще не произошло и, скорее всего, не произойдет никогда? В итоге — тот ли я, с которым это происходит, или же по-прежнему тот, с которым это не происходит? А может быть, я то и другое одновременно? Или, напротив, ни то ни другое?» Всю дорогу, а она была дальней, они обсуждали вещи, о которых он никогда бы не заговорил с женщиной, и в руке его был цветок, и, когда они пили вино в ресторанчике, что неподалеку от их бунгало, они продолжали говорить об этих вещах. Затем они снова двинулись в путь и очень скоро пришли к дому, и там, в белом передничке поверх красного платья, стояла, поднявшись на цыпочки, жена того человека, который сорвал чертополох, и снимала с веревки купальники, и когда он ее увидел, то вдруг вспомнил, что забыл цветок на террасе ресторанчика. Смутившись, он сказал жене: «Я хотел подарить тебе одну штуку и был уже почти у самого дома, но остановился передохнуть и случайно забыл ее».

Глядя ему в глаза, она громко расхохоталась и сказала: «Так я тебе и поверила!» Он еще стоял, но в мыслях уже спешил к ресторанчику и, хотя после ее слов у него пропала всякая охота куда-нибудь идти, действительно повернулся и отправился за чертополохом. Путь был совсем не дальним, но показался ему очень далеким, и оттого он шел очень быстро. Шел и думал, что, рассуждай он поменьше обо всех этих материях, с ним бы не случилась эта неприятность. Затем он подумал, что возвращаться за цветком нет никакого смысла, ибо раз уж он его забыл, значит, на то была своя причина; он стал думать, что же это за причина, и пришел к выводу, что забыл цветок только из боязни солгать и быть заподозренным во лжи. Да-да, принести ей цветок было бы просто пошло. Но поскольку он уже проделал с цветком большой путь и почти донес его до цели — хотя, в общем, так и не донес, — сейчас ему было бесконечно важно найти именно этот чертополох. И потому он прибавил шагу, и вот он уже входит в ресторанчик и видит на столе цветок; он поднимает цветок и вместе с ним взгляд, и взгляд его падает на официантку, приносившую им вино, и только теперь он замечает, как сверкают ее белые зубы между упругими пунцовыми губами, когда она смеется, и он понимает: этот цветок должен принадлежать ей одной, неспроста он оставил его здесь, в ресторанчике, и он протягивает ей цветок и устремляется в глубь ее улыбки, в сверкающий оскал этого богом созданного зверя, но он пока не дошел до ресторанчика и потому ускорил шаг, и вот он наконец входит в ресторанчик и видит: у парапета стоит женщина, и крутит в руках цветок чертополоха, и смотрит на цветок, затем на мужчину, что рядом с нею, а потом смотрит безразличным взглядом на него, того, кто сорвал цветок и долго-долго нес его, но она убеждена, что это заслуга стоящего рядом с нею мужчины, и потому улыбается именно мужчине, а тот гладит ее теплую руку на каменном парапете и скоро будет гладить не только руку, и все это в награду за цветок, который сорвал и принес сюда не тот мужчина, а он, но он еще не дошел до ресторанчика и потому спешил изо всех сил, и вот он наконец входит в ресторанчик, а цветка, который он так долго нес, нигде не видно: ни на столике, ни на стуле и вообще нигде не видно, однако день спустя он увидел его вновь, в спальне своей жены; она получила цветок в подарок от какого-то мужчины, который просто нашел его на террасе в ресторанчике, а вовсе не срывал его сам и не нес из дальней дали, всего лишь нашел и подарил, и она приняла этот дар и поставила цветок рядом с кроватью, и вот почему он летел сейчас быстрее ветра, ибо чертополох был для него сейчас важнее всего на свете; он был его последней надеждой, последним шансом: казалось, стоит ему найти цветок, и все будет так, словно у него и не было причины забывать его в ресторанчике. Он взбежал наверх и кинулся к столику, который был уже прибран, но под стулом лежал чертополох — голубое пятнышко на сером бетоне, и он схватил цветок, и помчался домой, и отдал жене, и жена взяла цветок и поставила его в зеленую бутылку из-под пива, ведь она обожала цветы, а три дня спустя она ушла от него. И человек тоже покинул этот городок, и его заполнили новые курортники; и однажды кто-то из них взял бутылку из-под пива, где торчала серая колючка, а вода уж вся высохла, и выбросил в помойное ведро, пробурчав что-то насчет типично балканской манеры оставлять после себя свинарник.