Кодекс чести Вустеров

Естественно, как истинный джентльмен я обязан был принести свои извинения.

- Ох, ради бога, простите, - произнёс я, передавая злополучный предмет из рук в руки. - Мне очень жаль, что так получилось.

Старикашка заявил, что ему тоже очень жаль, и что он разочарован. Он сказал, подобные случаи не могут не нанести душевной травмы любому честному человеку.

Диктатор не преминул влезть в разговор. Он спросил, не позвать ли ему полисмена, и на мгновение глаза Бассета загорелись. Мысль о том, чтобы позвать полисмена, дорога сердцу любого судьи. В этом отношении судьи напоминают тигров, почуявших запах крови. Но старикашка покачал головой.

- Нет, Родерик. Не надо. Не хочу омрачать счастливейший день моей жизни.

Диктатор поджал губы, словно хотел возразить, что чем счастливее день, тем приятнее совершать добрые дела.

- Но, послушайте, - прерывающимся голосом сказал я. - Это досадное недоразумение.

- Ха! - воскликнул диктатор.

- Я решил, это мой зонтик.

- Основная твоя ошибка заключается в том, мой милый, - назидательно произнёс Бассет, - что ты абсолютно не способен отличить meum от tuum. На этот раз я не велю тебя арестовать, но впредь советую вести себя осмотрительнее. Пойдёмте, Родерик.

И они вышли из магазина, причем диктатор оглянулся на меня с порога и снова воскликнул «Ха!»

Сами понимаете, я прошёл через тяжелейшее испытание, а так как я человек чувствительный, мне первым делом захотелось вовсе даже не выполнять поручение тёти Делии, а помчаться к себе домой и выпить ещё один коктейль Дживза. Разгорячённые сердца мечтают о лесной прохладе, или как там, точно не помню. Только сейчас до меня дошло, что безумием было выходить на улицы Лондона, заправившись всего одним опохмелительным коктейлем, и я уже собрался потихоньку улизнуть и вернуться к живительному источнику, когда владелец магазина вынырнул из задней комнаты и, распространяя вокруг себя ароматы жареного мяса и грязного белья, спросил, что мне угодно. Благо он заговорил первым, я ответил, что насколько мне было известно, у него имеется на продажу серебряный кувшинчик для сливок восемнадцатого века в форме коровы.

Он мрачно покачал головой. Он вообще был мрачным типом, а лицо своё тщательно скрывал за густой порослью седых бакенбард.

- Вы опоздали. Кувшинчик обещан постоянному клиенту.

- По имени Траверс?

- Ах!

- Ну, значит всё в порядке. О, достойнейший из достойных антикваров, сказал я, стараясь говорить как можно любезнее, - вышеупомянутый Траверс - мой дядя. Он прислал меня, чтобы я оценил его будущее приобретение. Так что показывайте скорее. Сильно подозреваю, оно никуда не годится.

- Вы не правы. Необычайно ценное и красивое изделие.

- Ха! - воскликнул я, решив, что подражание диктаторам может мне помочь. Это вы так говорите. Что ж, посмотрим!

Честно признаться, меня не волновало старое серебро, и хотя я из чувства жалости никогда не говорил об этом дяде Тому, мне казалось, его привязанность к древнему хламу может превратиться в тяжёлую душевную болезнь, если он не начнёт следить за собой самым тщательным образом. Поэтому, как вы понимаете, я не предполагал, что увижу нечто особенное, но когда старьёвщик в бакенбардах вернулся с этой штуковиной, я не знал, плакать мне или смеяться. Мысль о том, что дядюшка собирается платить наличными за данный предмет потрясла меня до глубины души.

Это была серебряная корова. Но когда я говорю «корова», не делайте скоропалительных выводов, потому что я не имел в виду приличное, порядочное, уважающее себя животное, уплетающее на лужайке причитающиеся ему зеленые витамины. Отнюдь. Перед моими глазами предстала нагло ухмыляющаяся зверюга, готовая в любой момент сплюнуть сквозь зубы и послать вас куда подальше, явно принадлежавшая к преступному миру. Она была примерно четыре дюйма в высоту и шесть в длину. Спина у неё открывалась на петельках, а хвост изгибался дугой и прикреплялся к спине, образуя ручку для любителей подобного рода кувшинчиков. По правде говоря, глядя на серебряное чудовище, я перенёсся в какой-то страшный, доселе неведомый мне мир.

Как вы понимаете, теперь я запросто мог выполнить программу действий, предписанную тётей Делией. Я презрительно поджал губы и зацокал языком одновременно. Изумленно охнуть я тоже не забыл. Короче говоря, я обдал корову презрением и с большим удовольствием отметил, что заплесневевшие бакенбарды встопорщились, словно я наступил им на любимую мозоль.

- Ну и ну! - сказал я, вовсю цокая языком и продолжая презрительно поджимать губы. - Нет, так дело не пойдёт. Не то, совсем не то.

- Не то?

- Не то. Датский новодел.

- Датский новодел? - Не стану утверждать, что у него пошла пена изо рта, но бакенбарды задёргались в предсмертных судорогах, словно не вынесли страшной душевной травмы. - При чём тут датский новодел? Это восемнадцатый век, Англия. Взгляните на клеймо.

- Не вижу никакого клейма.

- Вы ослепли? Выйдите на улицу. Там светлее.

- Ну, ладно, - милостиво согласился я, и сначала неторопливо пошёл к двери, изображая из себя коллекционера, которого даром заставляют терять время.

Должно быть, вам резануло слух слово «сначала». Но сказал я его не случайно. Не успел я сделать и двух шагов, как споткнулся о кошку, а изображать из себя коллекционера, даром тратящего время, и одновременно спотыкаться о кошку, задача непосильная, по крайней мере для меня. Мне пришлось резко переключить скорости, после чего я пулей вылетел из дверей, словно удирал со всех ног от полисменов, пытавшихся арестовать меня за вождение в нетрезвом виде. Серебряная корова, кувыркаясь в воздухе, шлепнулась на землю, а я, к счастью, столкнулся на улице с собратом-лондонцем, и поэтому не улетел в придорожную канаву.

Впрочем «к счастью» слишком сильно сказано, потому что мой полет остановил сэр Уаткин Бассет. Он стоял с отвисшей нижней челюстью, и в стеклах его пенсне отражались отвращение и негодование, как будто он мысленно загибал пальцы, перечисляя мои прегрешения. Сначала воровство сумок, затем умыкание зонтиков, а теперь новое безобразие. Казалось, чаша его терпения переполнилась.