План побега

Еще не войдя в гостиницу, он услышал марш всех святых. В столовой было людно. В окно он увидел: Хильда, намереваясь стряхнуть пыль с гирлянд, босиком залезла на стол с метелкой из перьев. "Она еще совсем девчонка, сказал он себе. - Невероятно. - И тут же добавил: - И все же она первая, кого я увидал". Мартин играл на рояле. Линч и сеньора де Бианки Вионнет, составлявшие публику, тихо беседовали; Бланкита ставила на стол тарелки, клала салфетки и хлеб, а мадам Медор, величавая, с прической, подобной башне, со сверкающим изумрудом на беспрестанно движущейся руке, распоряжалась. Довольный, что избавился от коня, Альварес вошел в дом, крадучись поднялся по скрипучей лестнице и вошел в свою комнату. Едва закрыв дверь на ключ, сам не зная зачем, - он попытался трезво оценить положение. Нужно побыть одному, дабы постигнуть смысл вещей, размышлял он, а по спине бегали мурашки. Размышление очень скоро вытеснили образы, более-менее случайные: какая-то картинка из детства, школа под куполом, будто серый торт или нос корабля, на котором вместо резной фигуры - дон Бенхамин Соррилья, его крошечный бюст; или металлическая курица в Озерном павильоне, что несла, если опустишь монетку, шоколадные яйца. Неужто скоро не останется никого, кто помнил бы это? В данный миг реальность прошлого походила на сны умирающего: ему было больно сознавать, что вместе с ним исчезнет память о его родителях, об их доме, а может быть, совершенно сотрется девичье лицо (Эрсилии Вильольдо), но мысль о том, что исчезнут события всемирного значения - вроде смерти в открытом море Мариано Морено или того, что обещано во Введении к Конституции для нас, наших потомков и всего человечества, казалась полной невыносимо ложного пафоса. Он бросился в постель, попытался заснуть, однако уснуть не смог. Он думал о том, что никак не может заснуть, а над ним витал запах лаванды из большого зеркального шкафа темного дерева. Этот аромат, который возвестил о том, что матушка близко, вдруг внушил ему такое чувство уверенности, абсолютной защищенности, что он спросил себя, не во сне ли ему это снится, и проснулся в тоске. Разбудил его какой-то шум - в первый момент Альварес подумал, что это пес скребется в дверь или воет где-то в ночной темноте. Вдруг он понял, что кто-то подвывает рядом с дверью, но очень тихо, так что звуки казались далекими. Хильда боялась хозяйки! Девушка умоляла открыть, то хныкала, то смеялась в кулачок, бормотала нежные слова, обещала приласкать, посылала воздушные поцелуи.

Спас его звучный голос мадам Медор:

- Хильда, плутовка, ты где?

Девушка побежала вниз. Альварес, от природы мягкосердечный, заметил про себя: "Бедный испуганный зверек. Правда, упрямый, если вовремя не пресечь, что верно, то верно". Он подумал также, что будет лучше, пока не возобновилась осада, поскорее выйти из комнаты. Он спрыгнул с кровати, вспомнил о дне рождения Бланкиты, порадовался, что еще не совсем потерял голову, надел свежее белье, собрался с духом, робко приоткрыл дверь, осторожно высунулся; прыгая через три ступеньки, сбежал по лестнице (которая чуть не завалилась) - и едва лишь вошел в столовую, как наткнулся на Хильду. Глядя на него заплаканными глазами, девушка произнесла:

- У вас каменное сердце. Почему вы не хотели поговорить со мной о Бланките?

- О, женщины, - прошептал он; понять их невозможно, хотя это и общее место.

В самом ли деле Хильда стучалась к нему в дверь для того, чтобы просить о помощи хозяйкиной дочери? Другие побуждения приписал он ей, возможно, под влиянием своих собственных чувств, но теперь, когда все осталось в прошлом, как соотнести воспоминания с уверениями девушки? Он ни в чем не был уверен, кроме одного: Бланкита, эта тщеславная дурочка, не стоила ни малейшей его жертвы. Что могло значить для него разочарование, подстерегающее Бланкиту, если вскорости весь мир погибнет, и люди тоже?

Вот если бы что-то грозило Хильде... Он подумал: "Чтобы как-то вести себя, преступать закон или даже поддаваться искушению, нужно рассчитывать хотя бы на ближайшее будущее; в этом отказано всей вселенной, но люди не могут отринуть надежду".

Будто в подтверждение его мыслей хозяйка заговорила.

- Хочу посоветоваться с вами, - провозгласила она, воздев палец с изумрудом; в голосе ее, когда она переставала за собой следить, прорывались мужские нотки. - Что вы думаете о моих финансовых планах? Вот здесь у меня проект (о, эти акулы-финансисты, только попадись им в зубы!) для расширения моего дела, строительства санатория...

- Я бы на вашем месте напился, - ответил Альварес.

- Вы меня за дурочку принимаете? А чем я, по-вашему, занимаюсь? икнула хозяйка и, одарив его очаровательной улыбкой, отвернулась.

- По правде говоря, все мы немного навеселе, - объяснила де Бианки Вионнет. - И почему вы меня не любите? Не будьте занудой: я девочка веселая, со мной можно ладить...

- Человечество неисправимо, - сказал Альварес старику.

- Неисправимо, - согласился тот, - но я хочу просить вас об одном одолжении: выслушать меня. Слыхали вы о скорости света? Я открыл то, о чем все давно догадывались: у света нет никакой скорости. К черту относительность, к черту Эйнштейна.

- Прекрасная тема, чтобы не думать о вселенских катастрофах, подхватил Альварес.

Старик ответил чуть ли не обиженным тоном:

- Да какое мне дело до катастроф? Пожалуйста, зарубите себе на носу: у света нет скорости. К черту Эйнштейна. Если наступит конец света и я умру, скажите всем: Линч открыл, что у света нет скорости.

- И ты туда же, - пробормотал Альварес.

- Я не слушаю, - раздельно проговорил Камполонго.

- Не слышу, - поправил Альварес и прибавил про себя: "Я, по правде говоря, никогда не иду на попятную. В конце концов, я всегда знал, что умру в одиночку".

Ставя на стол блюдо с жареным мясом, Хильда шепнула ему на ухо:

- Посмотрите, как веселится Бланкита. Имейте сострадание.

Альварес спросил:

- А что я могу сделать? - И добавил раздраженно: - Я никогда не иду на попятную.

Себе самому он сказал, что не стоит заботиться о конкретной судьбе Бланкиты, ибо в преддверии конца света всем уготована сходная судьба, и то, что пока еще только произойдет в будущем, в скором будущем потеряет значение. "Моя озабоченность, - заключил он, - доказывает не то, что я сочувствую девушке, а то, что мной овладела навязчивая идея: следует избавиться от нее".