Голова (Империя - 3)

- Кто ты такой? Кто такие мы оба? Но настоящему личному секретарю настоящего министра оно будет колоть глаза. Ему легче бы увидеть собственное имя в судебной хронике. Или, думаешь, он меня не любит?

- На свой лад.

- Его лад требует взбучки, он ее получит. - Она рассмеялась с нарочитой вульгарностью, а прозвучало это надрывно. - О нем во всей истории не будет сказано ни слова, но он никому в глаза не посмеет взглянуть, - и пусть его даже вызовут к императору, он запрется у себя и будет думать обо мне. Да, будет думать обо мне.

- Великолепно! - одобрил он и оглядел ее с ног до головы, дивясь ей. Только удастся ли тебе это?

Вместо ответа она распахнула дверь. В коридоре стоял Толлебен. При виде Леи на его грозно нахмуренном лице появилось такое просветленное выражение, какого никто от него не мог бы ожидать; Терра был чуть ли не растроган. Но когда гость заметил Терра, просветление сменилось неподдельным ужасом.

- Как? И здесь вы? - прошипел ошеломленный Бисмарк.

- Я тут ни при чем, - заверил его Терра.

- Мой брат, - представила Леа.

Тогда Толлебен протянул ему мощную руку, правда, нерешительно и смущенно.

- Ничего дурного я не замышляю, - заверил Терра. - Просто у нас одинаковые знакомства среди дам, Примем это как волю рока.

Философская точка зрения сомнительного брата вернула мужу чести и дела весь его апломб. Он небрежно заметил:

- Подумайте! Я ведь первоначально пришел сюда из-за той, другой дамы, нашей общей знакомой. Она должна выступить в феерии. - И он, оттеснив брата, завладел актрисой и повел ее по узким коридорам театра. У выхода она надумала немедленно ехать к себе в гостиницу.

- Брат поможет мне уложиться.

- Во всяком случае, нам надо позавтракать, - сказал Толлебен, бросив взгляд на брата.

Терра поблагодарил, но отказался, после чего не замедлила отказаться и Леа. Она уже сделала знак экипажу, но тот не остановился. Ей пришлось идти пешком рядом с Толлебеном. Встречные прохожие оттеснили Терра, он слышал лишь обрывки их разговора:

- Вы играете мною.

- Мне на самом деле нечего делать в Берлине.

- Вы не знаете меня. Я способен на необузданную страсть.

- Я слышала, будто кто-то из ваших коллег на днях женится?

- Я останусь, как и был, свободным человеком. Деньги связывают лишь в общественном смысле. Права сердца остаются за мной.

- Старая песня!

- Ради обладания вами я способен на любые безумства.

- Тогда поговорим разумно!

После чего голоса стали тише, обсуждались детали побега. Терра, на некотором расстоянии, размышлял: "План, достойный меня. Она моя сестра. Жизнь учит ее. Я не посмел бы до такого додуматься. Какое бы этому было название! Но раз план возник у нее самой, ничего в конце концов странного, если я помогу привести его в исполнение".

У стоянки экипажей она простилась с обоими. Они поглядели ей вслед. Когда Терра приподнял шляпу, собираясь уйти, Толлебен сказал, ехидно прищурясь:

- Так называемая княгиня отжила свое, она сдает, передайте ей привет.

Терра вновь приподнял шляпу, меж тем как Толлебен лишь коснулся своей.

Два дня спустя брат опять встретился с сестрой.

- Что нового? - спросила она.

- У меня был разговор с Куршмидом.

- Он здесь?

- Уже уехал, а твой отъезд совпадает с кануном Нового года, - удачнее ничего не придумаешь.

- Я увижу Париж, милый мой.

- Таков был маршрут новобрачных. С твоей стороны было бы неделикатно избрать тот же. Пожалуйста, уговори твоего рыцаря показать тебе Милан.

- Что у тебя на уме?

- Не пугайся, - даже если натолкнешься там на Куршмида... А теперь я хочу признаться тебе, что впервые в жизни по-настоящему счастлив. Я собираюсь в Либвальде. Она написала мне.

- Как красиво звучит - Либвальде.

- Не смейся! - Его тон, его взгляд открыли ей все, что он чувствовал. "Я любим! - чувствовал он. - Наконец-то! После стольких унижений и горчайших обид мечта все же осуществилась, - значит, невозможного нет. Я перешагну через жизненные преграды, вместо того чтобы разрушать их. Успех принадлежит счастливым. Итак, прежде всего добиться счастья!"

Она посмотрела на него не то с любопытством, не то с жалостью.

- Только не дай увлечь себя слишком далеко, - повторила она.

- А ты сама? - спросил он.

- О, я...

Это могло означать: "Я неуязвима" и "Я пропащая"...

Он сам не знал, как глубоко его захватила она, Алиса Ланна, девушка из иных миров, больше "с той стороны", чем всякая другая, и уже завладевшая им, ставшая половиной его жизни. До получения ее письма он не знал об этом. Жил, как свободный человек, делал свое дело, строил планы, предавался страстям, далеким от нее. Она написала; и вот все остальное исчезло, отодвинулось невероятно далеко; реальной осталась лишь она, она одна. В пригородном поезде, уносившем его к ней, сердце его готово было выпрыгнуть и умчаться вперед, навстречу счастью. Он был потрясен простотой таинства, именуемого жизнью; в стуке колес, в жужжании ветра и в биении собственного пульса слышать ее имя - значило все понимать, над всем властвовать. Он действовал тем, что ехал к ней; чтобы действовать, он последовал за ней в Берлин.

Лишь приехав, - на станции ожидал экипаж, а рядом стоял один Мангольф, и Терра вышел медленнее, чем только что предполагал, - лишь приехав, он понял, что не действовал, а чувствовал, вернее только стремился чувствовать. "Чего я ищу здесь, чего я могу здесь искать?" Его приезд был возвратом к бесцельности, он строго осудил себя за это. Все еще одурачен своими грезами, все еще не настоящий мужчина, - вот и стой под мокрым снегом, из-за глупого любовного эпизода, запоздалого для юноши, преждевременного для мужчины.

Ошеломленный этой внезапной переменой всей ситуации, он подошел к Мангольфу.

- Неужто в самом деле ты?

Мангольфу ситуация представлялась, по-видимому, еще более сомнительной, это вернуло Терра самообладание.

- Долго мы будем удивляться, что едем вдвоем в этом экипаже? - и хлопнул друга по колену.

- Надеюсь, ты не ждал, что в нем окажется графиня Ланна? - спросил тот.

- К чему столь многозначительно? Я еду развлечься, как подобает молодому человеку. Ничего серьезного меня здесь не ждет.