Христос спускается с нами в тюремный ад

Отрекись!

Я снова сильно заболел. В 1963 году меня поместили в тюремную больницу. Прошла неделя, и мне пришлось вместе со всеми больными, по приказу тюремного начальства, встать. Большинство из нас едва могли ходить, но мы помогали друг другу, чтобы выйти в больничный двор, где собрали всю тюрьму. Мы должны были присутствовать на длившемся целый час спектакле. Его разыгрывали избранные, особо пригодные для этого, заключенные. Пьеса высмеивала христианскую веру. Когда офицеры, стоявшие вокруг коменданта, аплодировали или смеялись, остальные зрители делали то же самое.

Когда спектакль закончился, Александреску возвысил свой грубый голос и просил высказать свое положительное или отрицательное отношение к спектаклю. Мало было оказать свое согласие с увиденным и услышанным, надо было также изложить причины согласия или неприятия. Начал Даяну. За ним последовал Гхинда. Заключенные один за другим поднимались, повторяя меткие слова, осуждающие религию. Когда они снова возвращались в свои ряды, некоторые обнимали меня со слезами на глазах и говорили: "Мы должны говорить так до тех пор, пока не закончится этот театр!"

Когда комендант вызвал меня, в памяти всплыли слова моей жены, которые она сказала мне много лет тому назад на религиозном конгрессе: "Иди и смой этот позор с лика Христа!"

Я был хорошо известен в Герла, так как побывал уже в очень многих камерах.

Сотни глаз устремились на меня. Казалось, они задавали мне только один вопрос: "Будет ли он также возносить хвалу коммунизму?"

Майор Александреску закричал: "Начинайте! Говорите уже!" Он не боялся оппозиции. Когда сдавался упрямец, а, по его мнению, это было лишь вопросом времени - это было доказательством силы партии.

Я начал осторожно: "Сейчас - воскресное утро, и наши жены, матери и дети молятся за нас в церкви или дома. Мы также охотно помолились бы за них. Вместо этого мы посмотрели этот спектакль".

На глазах у заключенных навернулись слезы, когда я заговорил об их семьях. Я продолжал: "Многие говорили здесь против Иисуса. Но что, собственно, вы имеете против Него? Вы говорите о пролетариате, а разве Иисус не был плотником? Вы говорите, что кто не работает, то не должен есть. Но это уже много лет тому назад сказал апостол Павел в своем Послании к Фессалоникийцам. Вы против богачей, но и Иисус выгнал кнутом из храма торгующих и меновщиков. Вы хотите коммунизма, однако, не забывайте, что первые христиане жили общиной и делились всем, что имели, друг с другом. Вы хотели бы возвысить бедняков, но Величание Богородицы - хвалебная песнь Деве Марии как раз говорит, что Господь вознесет бедных над богатыми. И все, что есть хорошего в коммунизме, идет от христиан".

"Однако Маркс сказал, что пролетарии всех стран должны объединяться, продолжал я, - но одни являются коммунистами, другие - социалистами, а третьи - христианами, и когда они высмеивают друг друга, они не могут объединиться. Я никогда не насмехался бы над атеистом. Высмеивание человека, даже если оно ведется с марксистской точки зрения, неприемлемо, потому что этим оно способствует расколу среди пролетариата".

Я привел им много цитат из их же собственных авторов. Майор Александреску ерзал на стуле, упирался в пол кончиком сапога, но не прерывал меня.

Заключенные также слушали меня молча, и, когда я увидел, что они были взволнованны, я забыл, где находился и начал свободно проповедовать об Иисусе, обо всем, что Он сделал для нас и что Он для нас значит. Я сказал: "Слышали ли вы уже когда-нибудь об обучении без экзаменов? Или о фабрике, где не точно проверяют изделия на их качество? Точно также проверяемся все мы, судимые самими собой, нашими ближними и Богом". Я посмотрел на коменданта и сказал: "Вас также будут судить, майор Александреску".

Он снова промолчал, а я говорил о том, что Иисус учит любви и что существует вечная жизнь. Когда я закончил свою речь, заключенные вдруг разразились аплодисментами.

Когда я вернулся на свое место, Мирон сказал: "Вы уничтожили всю их работу". Но я знал, что это не соответствовало действительности. Гастон прошептал: "Вы слышали аплодисменты?" Я ответил: "Это относилось не ко мне, а к тому, что они открыли в своем сердце".

До сих пор лишь небольшое число священников, делавших вокруг себя много шума, уступали влиянию тех, кто занимался промыванием мозгов. Нас, открыто выступавших против этого, также было немного. Но у нас было много единомышленников, хотя им самим не хватало мужества способности оказать сопротивление.

Это было не так просто. В результате моего выступления я потерял место в тюремной больнице и был возвращен в камеру священников.

Политработник рассказал нам, что Даяну и Гхинда в своих камерах добровольно вызвались написать о чуде Народной Республики, которого никто из них не видел уже в течение 12 лет. Им дали бумагу и карандаш и в их распоряжение предоставили всю партийную литературу и пропагандистские материалы для туристов, которыми они могли воспользоваться при необходимости.

Они обеими руками ухватились за возможность доказать свои новые убеждения. Через несколько недель их освободили. Это было сильным ударом по нашему сопротивлению. Они были первыми, кого освободили при новой системе, и мы не могли предугадать, что они должны были стать и последними.

Лейтенант Коня, принес газету в камеру священников и позвал отца Андрику. "Прочитайте это громко вслух, - сказах он, - чтобы каждый смог это услышать".

Андрику прочитал крупный заголовок: "Страна, которая смеется, и сердца, которые поют". Это была статья Раду Гхинда с фотографией под ней, на которой он смеялся. Фото относилось ко времени до его ареста.

Лейтенант Коня сказал: "Нам бы хотелось, чтобы вы ясно понимали, что каждый из вас имеет равные шансы жить и работать на свободе. Это произойдет в тот самый момент, когда вы откажетесь от ваших бессмысленных и старомодных убеждений и присоединитесь к людям новой Румынии!"

Сердца, которые поют! Каждый из нас помнил, в каком виде находился в тюрьме Гхинда: кожа да кости! Мы знали, что его семья жила в большой нужде, а ребенок был лишен школьного образования.