Подруги

Вот какой разговор происходит между Грейс и Хлоей, когда они в ту пору обсуждают свою подругу.

Грейс. Влюблена как кошка. Точно тебе говорю, иначе его же невозможно вынести.

Хлоя. Ей, между прочим, за то и деньги платят, чтобы выносила. Притом она многому учится у Марко. Сама говорит.

Грейс. Ишачит на него, вот и вся наука. Монтажные листы варганит за него и тэдэ. После озвучивания спит с ним для разрядки, уж это как водится. Как бы входит в обязанности ассистента.

Хлоя. Марджори не так-то легко вскружить голову. Ей, знаешь, ума не занимать.

Грейс. Что женщине пользы от ума? Взять меня хотя бы. Нет, Марджори стала на Би-би-си девочкой на подхвате. Долюшка — не позавидуешь! Ассистенту режиссера вовек не выйти замуж. Сами виноваты. Взвалят на себя всю работу и хлопают глазами, если им за это скажут спасибо. Отказываются от дани признания в пользу очередного кумира — режиссера, продюсера, я не знаю. Заполняют пустоту внутри, посвящая себя культу массовой информации. Наподобие монашек.

Хлоя. Как можно быть одновременно монашкой и девочкой на подхвате?

Грейс. До чего буквально ты все понимаешь, Хлоя. Оливер от тебя, должно быть, на стенку лезет. Этот ее Марко, вероятно, женат?

Хлоя. Вероятно.

Грейс (с торжеством). Вот видишь! Так и будет лепить для него монтажные листы и посылать цветы его супруге, пока он загорает на Багамах, снимая три с половиной кадра, которые займут три с половиной секунды в его нудной ленте, хотя мог бы с тем же успехом снять их и в Лондоне. Будет его дожидаться по гроб жизни. И поделом ей — совесть надо иметь, не черта путаться с женатыми мужчинами.

Грейс торопится на свиданье с Патриком. Завтра выписывают из больницы Мидж. Хлоя слабо вякает что-то, пытаясь возразить, но Грейс не обращает внимания.

Грейс, может быть, и раскусила Кристи, но относительно Марджори сильно заблуждается. Марджори удается избежать участи, подстерегающей ее, как растение-мухоловка подстерегает муху, она становится сперва режиссером, а там и режиссером-постановщиком. Ей приходится сносить злословие, какое неизменно сопутствует женщине, если она успешно делает карьеру — когда до хрипоты обсуждают и осуждают ее наружность, привычки, манеру одеваться, — терпеть намеки, что, раз она добилась положения, какому позавидует не один солидный умелый мужчина, значит, по-видимому, судьба в чем-то обделила ее по линии женской привлекательности. Все это для нее не ново — по сути, лишь перепев описания ее персоны, которое не раз так красноречиво предлагала ей родная мать.

И все же — славное время. Нет худа без добра, думает порой Марджори, зажав в кулак бедное свое, иззябшее сердце. Сохрани она ребенка, достигла бы она таких высот? Останься в живых Бен — захотела бы достигнуть?

48

Для Гвинет, лишенной Хлои, это дни прозябания.

Хлоя едет в Алден повидаться с матерью. Берет с собой Иниго — ему восемь лет. Оливер купил для Гвинет домик неподалеку от «Розы и короны», в котором Гвинет спит по ночам и драит полы в выходной день, и не видно, чтобы сердце ее пылало благодарностью за такую поправку ее житейских обстоятельств.

В это воскресенье Ликоки как раз едут отдыхать в Италию. Трактир, по всей проформе, оставлен на попечение Гвинет — до сих пор это в подобных случаях лишь подразумевалось. «Роза и корона» процветает: двадцать коек для постояльцев, десять ванных, при единственной пожарной лестнице, и ресторан с большим выбором отменных вин, шеф-поваром испанцем и официантками из Португалии. Общий бар исчез, а с ним и доброе недорогое пиво местного производства; над заведением витает дух «Укромного уголка», несколько облагороженный, естественно, за счет псевдовикторианской, в розовых тонах, отделки, которая пришла на смену старой, бордовой.

Гвинет получает четыре фунта в неделю плюс харчи. Пятьсот процентов надбавки к первоначальному заработку, как любит подчеркнуть миссис Ликок. Встает теперь Гвинет в семь утра, укладывается в полночь. Официантки, отданные ей под начало, зарабатывают вдвое больше, но Гвинет вроде бы даже гордится, что ей так мало платят.

— Всего четыре фунта, — произносит Гвинет с почтительным ужасом. — Нынче за такие деньги никто не пойдет работать.

Она всегда рада Хлое и не налюбуется на Иниго, но при этом ее, кажется, очень мало занимает дочкино житье-бытье в Лондоне. Хлое так отчасти проще, но вместе с тем и досадно. Похоже, что, выйдя замуж, она стала для матери чужой.

И немудрено: сошлась с Оливером, забеременела, вышла замуж — все без ведома и тем более благословения матери, а такие поступки вряд ли рассчитаны на укрепление родственных уз. Они скорее свидетельствуют о стремлении эти узы ослабить, продиктованном безотчетной, но разрушительной тягой самоопределиться, какая подчас столь явственно и грозно прослеживается в поступках любящих дочек по отношению к их любящим матерям. Отсюда и отчуждение.

Гвинет все поняла и все простила, но от дочери теперь держится на отдалении.

— Официантки такие распустехи, — жалуется она Хлое. — Никакой выучки. За ними нужен глаз да глаз. — И хотя у нее выходной, не стряпает дома, а ведет Хлою обедать в ресторан, где можно заодно приглядеть, как, что и кому подают, принимают, готовят.

Гвинет оправдывается.

— Я почти не готовлю дома, — говорит она. — Никак не привыкну готовить для себя одной. Сколько труда — а оценить, кроме меня, некому. И вообще, как поем одна, так живот дурит. Не по себе мне от тишины. Пускай гремит посуда, тут гаркнет кто-нибудь, там поскандалят, лишь бы не безобразничали — вот это по мне.

Официант приносит Иниго гору жареной картошки — персональный знак внимания от повара. Мальчику лестно, что его так выделяют, он дарит мать и бабушку широкой улыбкой. Красивый мальчик, ясноглазый. Хлоина любовь к Иниго в этом возрасте горит таким чистым, ярким светом, что жжет ее, пожалуй, больнее, чем жгла когда-нибудь любовь к Оливеру. Хлоя едва притрагивается к ветчине и ананасу. Ей в последнее время редко хочется есть.

Хлоя. Мам, когда бросишь работу, тебе поневоле придется больше бывать дома. Ты уж постарайся привыкнуть.

Гвинет (с содроганием). Я не брошу работу, пока ноги держат.

Хлоя. Какой смысл? Тебе нет больше надобности работать. Тем более если у тебя расширены вены…

Гвинет. Совсем чуть-чуть…

Хлоя. И еще какие-то неполадки…

Гвинет жаловалась, что, несмотря на возраст, у нее бывают время от времени небольшие кровотечения.

Гвинет. Надо не думать о них — тогда пройдет.

Гвинет спрашивает у Хлои про Марджори. Она видела ее фамилию на экране телевизора — правда, мелкими буквами, в конце титра — и очень за нее рада.

Гвинет. Такая способная девочка. Вы все трое были способные, не головки, а золото.

Набравшись храбрости, спрашивает и про Грейс. Сведения о Грейс почти всегда ошеломительны.

Хлоя. Грейс? Судится.

Гвинет. Что ж, тоже занятие — до поры до времени не будет делать глупостей. А как Стэноп? Надо же такую кличку дать ребенку!

Хлоя. Он больше у меня. За ним смотрит женщина, которая мне помогает по хозяйству.

Гвинет. Это к лучшему, что у тебя, хотя и лишняя нагрузка на твои плечи. Какая уж она мать! Бросить такого малыша без присмотра!

Как-то вечером, когда Стэнопу минуло два года, Грейс уходит кутить, а спящего сына запирает в квартире. Он просыпается и в страшном испуге крутит наобум телефонный диск, попадает на международную, его занимают разговором, успокаивают, а тем временем выясняют, с какого номера он звонит, и сообщают о происшествии куда следует.