Men from the Boys, или Мальчики и мужчины

Сид смотрела, как я достаю из кармана смятую кучу пятидесятифунтовых бумажек. Джони вошла в дом и поскакала по лестнице. Я отделил несколько бумажек, включая щедрые чаевые. Водопроводчик отбыл, распространяясь о том, как нам будет тепло и уютно до конца зимы. Как только он ушел, я протянул Сид пригоршню пятидесятифунтовых банкнот. Она скрестила руки на груди и взглянула на меня.

— Дело не только в деньгах, Гарри, — сказала она.

— Господи, — изумился я. — Что опять не так?

Джони спустилась, держа в руках плюшевую обезьянку и куклу Братц, одетую в лыжный костюм. Я прикусил язык. Не при детях. Я ненавидел ссориться при детях. Джони радостно лопотала что-то своим куклам. Потом посмотрела на Сид.

— Можно мне надеть маскарадный костюм? Ладно? Я переоденусь?

— Отлично, — сказала Сид. — Маскарадный костюм — это здорово.

Когда Джони ушла, Сид спросила:

— Кстати, где ты их взял?

Я продолжал держать деньги:

— Возьмешь или нет?

— Забери свои деньги, — сказала она. — Я сама могу заработать.

Она улыбнулась, глядя на огромный ком красных купюр:

— Наверное, ты выиграл их, поставив на какую-нибудь тупую лошадь…

Потом посмотрела на мое лицо и захохотала:

— Боже мой, это правда?

— Чайниз-Рокс, — ответил я. — Двадцать пять к одному. Я поставил на него все, что было. Видишь, я не такое уж бесполезное существо.

— И ты так представляешь себе жизнь, Гарри? Вместо работы ставить на лошадей в окружении людей, от которых несет пивом и кебабами?

— Вот, — сказал я, всовывая деньги ей в руку. — Прекрати смотреть на меня как на квартиранта, задолжавшего арендную плату.

Она швырнула деньги мне в лицо. Они разлетелись по полу между нами. Мы стояли, уставившись друг на друга. И тут с улицы до нас донесся шум грузовика, забирающего мусор. Дверь была открыта, и шум был очень близким и очень громким. Было слышно, как звенят падающие в кузов бутылки.

— Джони, — проговорила Сид, и мы оба выскочили из дома на улицу.

Люди в желтых безрукавках. Пустые мусорные баки на тротуаре, ветер гонит черную крышку. И большая картонная коробка из-под холодильника в стальной утробе грузовика, уничтоженная, разрушенная, смятая.

Сид завизжала:

— Джони!

Она почти добежала до грузовика, когда мы услышали голосок:

— Мама?

Джони стояла в дверях. Она была одета в костюм ангела — белое платье, крылышки и нимб. Когда мы его купили, то добавили к нему в качестве дополнения волшебную палочку со звездой на кончике. Сейчас костюм был уже маловат, волшебная палочка погнулась. Джони смотрела на нас, не понимая, что случилось, в чем она провинилась.

Сид быстро перешла дорогу обратно. Поравнявшись со мной, она остановилась, размахнулась и влепила мне оглушительную пощечину.

— За что? — крикнул я ей вслед.

Но я и сам знал за что.

18

Незадолго до полудня мы с Марти сидели в «Веселом прокаженном».

Это была пивная, типичная для Сохо. Приглушенный свет, жесткие диваны и одинокий молодой бармен, который не поведет на вас глазом, даже если ваша кружка опустеет, потому что собирается стать новым Робертом Паттинсоном. Слабый солнечный свет проникал в окна, затемненные старым никотиновым налетом и заклеенные рекламой древнего пива. «Веселый прокаженный» был непременным атрибутом Сохо. Фрэнсис Бэкон как-то провел сорок восемь часов, запертый в туалете. Мы проводили в «Веселом прокаженном» не меньше времени. Но мне они казались вечностью.

— Хорошая новость — им понравилась наша идея, — сказал Марти.

Я наклонился вперед, весь внимание:

— Какая именно? «Талантливые обезьяны Великобритании»? «Чистая ли клетка у вашего хомячка»?

Марти покачал головой. Махнул отстраненному бармену, который смотрел вдаль, скрестив руки на груди.

— Шоу про татуировки. Помнишь — «Татуировка, чья ты?» Телеигра, где надо угадать кому принадлежит татуировка. С Дэвидом Бэкхемом в качестве гостя.

Вечный оптимист. На столе между нами стояла сахарница с кусочками сахара. Марти взял один и сунул в рот, словно арахис. Я ущипнул его за восхитительно круглую щеку и засмеялся:

— Им действительно понравилось? Четвертому каналу? И нам дают зеленый свет?

— Не четвертому каналу. Мадлен-ТВ. Знаешь, кто они? Кабельные ковбои, которые делают свой чокнутый бизнес, повторяя передачи семидесятых, восьмидесятых и девяностых.

— Мадлен-ТВ?

— Идея в том, что ты смотришь «Болтунов», «Шоу танцующих девиц», «Мстителей», «Слово», «Подземку» или «Шесть пьяных студентов в одной квартире» и вспоминаешь былые счастливые дни — как Пруст, который откусывает кусочек бисквитного печенья «Мадлен», и его детство возвращается. — Он потянулся за новым кусочком сахара. — А теперь они готовы производить собственные программы.

Я откинулся на спинку дивана и улыбнулся:

— Пруст, говоришь?

Я оглянулся на бармена и поднял руку. Он с явной неохотой оторвался от чтения свежего журнала «Хит» и бросил на меня взгляд.

— Думаю, шампанского, — сказал я.

— Плохая новость — у них есть собственные идеи по производству, — выложил все сразу Марти. — Поэтому, наверное, обойдемся без шампанского.

— Плохая новость? — переспросил я. — Не вижу ничего плохого. Кто сказал о плохой новости?

Марти набрал воздуха. Бармен, возмущенно пыхтя, вернулся к чтению журнала.

— Они не хотят тебя, Гарри, — сказал Марти. — Они хотят Джоша.

— Джоша? Какого Джоша? Не того ли Джоша из нашего старого шоу, который поступил в Оксфорд, а после его окончания разносил кофе у нас в телерадиокомпании? Джоша с аристократической речью, который ловил нам такси и даже платил за него? Джоша с тремя извилинами, который пять раз сдавал экзамен после шестого класса колледжа?

— Да, это тот самый парень.

Я вскочил на ноги и готов был выбежать из «Веселого прокаженного». Но в этот самый момент я понял, что Марти попытался проявить порядочность. Очень немногие люди, занятые в нашем бизнесе, решились бы отказать, глядя вам в глаза. Он потянулся за сахарницей, поколебался и оттолкнул ее.

— Что же такого есть у Джоша, чего нет у меня?

Все-таки он передумал и ухватил кусочек сахару.

— Он молодой, Гарри, — проговорил Марти.

— Дешевый, ты хочешь сказать.

Марти пожал плечами.

— Это одно и то же, — ответил он, набив рот сахаром.

Я стоял перед «Веселым прокаженным», моргая от дневного света, внезапно дезориентированный. Сохо показался мне незнакомым.

Когда мы с Марти начинали, когда впервые попали на радио, мы все время ходили по этим улицам. Работали, ели, пили. Смотрели на девочек, которые нами не интересовались. Мечтали о славе. Мы знали людей, выходивших из видеомонтажных, производственных отделов и проекционных залов, и они знали нас. Теперь все были на десять, пятнадцать, двадцать лет моложе, и я их не понимал. Мне они казались инопланетянами.

И тогда я увидел Джину.

Я увидел, что она стоит в конце прохода одного из удивительно маленьких супермаркетов Сохо, которые ютятся между секс-шопами, магазинами одежды и пиццериями.

Она держала перед лицом упаковку из шести бутылочек «Эвиан». И плакала.

Я вошел, сказал «привет» и обнял ее одной рукой. Она прислонилась ко мне, и во мне вдруг ожило то, что я считал давно и безнадежно умершим.

— Привет, — снова сказал я, прижал ее крепче и понюхал ее волосы. — Привет, привет, привет. Что стряслось?

Она покачала головой и прижалась лицом к моему пиджаку.

— Все плохо, — ответила она с глубокой тоской.

Я посмотрел на нее и снова притянул к себе. Ее тело прижалось ко мне. Под плащом она была одета в спортивный костюм. Я осознал, что она находится в потрясающей форме. Не только для женщины ее возраста. Для женщины любого возраста. Во всем Сохо было не найти двадцатилетней научной сотрудницы, которая могла бы сравниться с Джиной.

— Все пошло прахом, Гарри, — сказала она, вытирая лицо руками.