Рассказы

Л. Володарская

^{Комментарии}

Усталость Розабел

Перевод Н. Рахмановой

На углу Оксфордской площади Розабел купила букетик фиалок. Собственно, поэтому у нее и был такой скудный ужин: ведь не скажешь, что пшеничной лепешки, яйца и чашки какао у Лайонса достаточно после целого дня утомительной работы в магазине дамских шляп. Стоя на подножке омнибуса, придерживая юбку одной рукой, а другой цепляясь за поручень, Розабел думала, что охотно отдала бы все на свете за хороший обед — жареную утку с зеленым горошком, паштет из каштанов и пудинг с коньяком — плотный, горячий, сытный обед. Она села рядом с девушкой, приблизительно своей ровесницей, которая читала «Анну Ломбард» [3] — дешевое издание в бумажной обложке. Страницы книги были закапаны дождем.

Розабел посмотрела в окно: улица была подернута туманной пеленой, но свет фонарей, падая на стекла, зажигал на их тусклой поверхности серебристо-молочные блики, и казалось, что за этими стеклами скрываются не ювелирные лавки, а залы волшебного дворца. Ноги у Розабел совершенно промокли; она знала, что подолы ее верхней и нижней юбок забрызганы черной жирной грязью. В омнибусе стоял тошнотворный запах распаренных человеческих тел — он словно сочился из пассажиров. Все сидели неподвижно, уставившись куда-то в пространство, на всех лицах застыло одинаковое выражение. Сколько раз она уже читала эти рекламы: «Мыльный порошок Саполио экономит время и труд», «Томатный сок Гейнца» и бессмысленный, раздражающий диалог между врачом и судьей о высоких достоинствах Жаропонижающего Средства Лэмпло! Она бросила взгляд на книгу, которую с увлечением читала девушка, шевеля при этом губами так, что Розабел стало противно, и слюня большой и указательный пальцы всякий раз, когда ей нужно было перевернуть страницу. Насколько Розабел могла понять, речь шла о жаркой, сладострастной ночи, звуках музыки и девушке с прекрасными белыми плечами. О боже! — Розабел внезапно подняла руку и расстегнула две верхние пуговицы пальто: она задыхалась. Полузакрыв глаза, она смотрела на сидящих напротив людей, и ей казалось, что их лица расплываются в одну бессмысленно глазеющую физиономию.

Вот и ее остановка. Поднимаясь с места, она пошатнулась и задела соседку. «Простите», — сказала Розабел, но девушка даже не подняла глаз. Она читала и чему-то улыбалась.

Уэстборн Гроув выглядела так, как, по представлению Розабел, должны были выглядеть улицы ночной Венеции: она была таинственной, темной, экипажи казались гондолами, скользящими взад и вперед, а расплывчатые мертвенно-бледные отсветы фонарей, которые, словно языки пламени, лизали мокрую улицу, — волшебными рыбками, резвящимися в Большом канале.

Она была очень рада, когда добралась наконец до Ричмонд Роуд, но всю дорогу от угла улицы до дома номер двадцать шесть она думала о предстоящем подъеме по лестнице на пятый этаж. Ох, уж эти пять этажей! Просто преступление заставлять людей жить так высоко. В каждом доме должен быть лифт, простой и дешевый, или же эскалатор, как в Эрлскорт, [4] — но лестницы! Стоя в вестибюле и глядя на первые ступеньки и лестничную площадку, украшенную чучелом альбатроса, которое мерцало, точно привидение, при свете маленького газового рожка, она чуть не заплакала. Ничего не поделаешь, придется брать приступом эти этажи: как будто взбираешься на велосипеде по крутому склону, только здесь не предвидится приятного спуска с другой стороны…

Наконец-то ее комната! Она закрыла дверь, зажгла газ, сбросила шляпку, пальто, юбку и блузку, сняла с крючка за дверью старый фланелевый халатик, надела его, затем расшнуровала ботинки: оказалось, чулки не так уж промокли, можно их не менять. Она подошла к умывальнику — кувшин сегодня опять не наполнили. Воды было только- только чтобы намочить губку. В тазу растрескалась эмаль, — вот уже второй раз Розабел обдирает себе подбородок.

Ровно семь часов. Если поднять штору и потушить газ, будет гораздо уютней. Розабел не хотелось читать. Она опустилась на колени перед окном и положила руки на подоконник; всего лишь тоненькое стекло отделяет ее от огромного залитого дождем мира!

Она начала вспоминать все, что случилось за день. Разве можно забыть ту ужасную женщину в сером макинтоше, которая требовала автомобильную шапочку с отделкой, «что-нибудь такое красное с чем-нибудь розовым по бокам», или девушку, которая перемерила все шляпки в магазине, а потом сказала, что зайдет завтра и окончательно решит? Розабел не удержалась от улыбки— уж очень это было шито белыми нитками…

Но была еще одна покупательница: девушка с красивыми огненными волосами, белой кожей и глазами цвета той зеленой с золотистым отливом ленты, которую они получили на прошлой неделе из Парижа. Розабел видела, как остановился у входа ее автомобиль. С ней вошел мужчина, — совсем еще молодой человек, и как превосходно одет!

— Какая шляпа мне нужна, Гарри? — спросила девушка, когда Розабел вынула булавки из ее шляпки, развязала вуаль и подала ей ручное зеркало.

Вам нужна черная шляпа, — ответил он, — черная шляпа с пером, и чтобы оно шло вокруг всей тульи, а потом вокруг шеи и завязывалось бантом под подбородком, и чтобы концы его свисали до пояса, — перо должно быть порядочных размеров.

Девушка посмотрела на Розабел смеющимися глазами:

— Найдется у вас что-нибудь в этом роде?

Им было ужасно трудно угодить. Гарри требовал невозможного, и Розабел почти отчаялась. И тут она вспомнила о большой коробке наверху: ее еще не распаковывали.

Одну минуточку, мадам, — сказала она, — кажется, я смогу показать вам то, что вы хотите.

Задыхаясь, она взбежала наверх, разрезала веревки, сорвала папиросную бумагу — и что же? — там оказалась именно такая шляпа: большая, мягкая, с огромным изогнутым пером и черной бархатной розой — ничего лишнего. Они были в восторге. Девушка примерила ее, а потом протянула Розабел.

— Мне хочется посмотреть ее на вас, — сказала она очень серьезно и даже слегка нахмурилась.

Розабел подошла к зеркалу, надела шляпу на свои каштановые волосы и затем обернулась к ним.

— О Гарри, какая восхитительная шляпа! Я непременно возьму ее! — Девушка снова улыбнулась Розабел — Она вам необыкновенно идет.

Внезапно непонятный гнев охватил Розабел. Ей захотелось швырнуть эту очаровательную, изящную вещь в лицо девушке. Она вспыхнула и наклонилась над шляпой.

— Шляпа прелестно отделана внутри, мадам, — сказала она.

Девушка выпорхнула на улицу и села в автомобиль, оставив Гарри расплачиваться и нести картонку.

Розабел слышала, как она сказала: «Я поеду прямо домой и надену ее, а затем мы отправимся завтракать».

Молодой человек стоял, склонившись к Розабел, пока она писала чек, потом положил ей в руку деньги.

— Когда-нибудь позировали? — спросил он.

— Нет, — коротко ответила она, почувствовав быструю перемену в его тоне — едва заметный оттенок дерзости и фамильярности.

— Напрасно, — сказал Гарри. — у вас чертовски миленькая фигурка.

Розабел не обратила ни малейшего внимания на его слова. Как он был красив!

Весь день она думала только о нем. Его лицо неотступно стояло перед ее глазами, она видела тонкие прямые брови, чуть волнистые зачесанные назад волосы, насмешливый, высокомерный рот. Она опять представила себе его тонкие руки, прикасающиеся к ее руке… Розабел быстрым движением откинула с лица волосы — лоб у нее был горячий. Если бы эти тонкие руки задержались на мгновение… Счастливица эта девушка!

Предположим, они поменялись местами. Розабел едет с ним домой. Разумеется, они влюблены друг в друга, еще не помолвлены, но очень близки к этому. Она говорит: «Я вернусь через минуту». Он ждет ее в машине, а служанка несет вслед за ней картонку со шляпой. Розабел поднимается к себе в большую бело-розовую спальню, где повсюду в потускневших серебряных вазах стоят розы. Она садится перед зеркалом, а маленькая горничная-француженка надевает на нее шляпу, достает тонкую, прозрачную вуаль и новую пару белых лайковых перчаток (у тех перчаток, которые она надевала сегодня утром, отскочила пуговка). Надушив мех, перчатки и носовой платок, захватив большую муфту, Розабел сбегает по лестнице. Дворецкий распахивает дверь, Гарри ее ждет, и они вместе уезжают…