Ошибка в химической формуле

- Итак, он снова там один. А раз он сам того желает, я не против. Мне его, конечно, жалко. Мне жалко любого, кому приходится жить на свете с таким характером. Старый, одинокий, да еще такая беда с ним стряслась. Все равно как если б тебя унесло ураганом, повертело, да и зашвырнуло назад на то же самое место, и ни тебе пользы, ни удовольствия, словно ты и вовсе нигде не побывал. Что я вам вчера насчет меча говорил?

- Не помню, - сказал дядя Гэвин. - Вы много чего вчера говорили.

- И много чего оказалось правильным. Я сказал, что вчера все кончилось. И так оно и есть. Этот тип когда-нибудь снова попадется, но это будет не у нас.

Но не только это было странно. Казалось, будто Флинта никогда вообще здесь не было - ни следа, ни царапины на стене той камеры, в которой он сидел. Жалкая горсточка людей - они сочувствовали, но не горевали разошлась, покинула свежую могилу женщины, которая в лучшем случае ничем не затронула нашу жизнь, которую кое-кто из нас знал, хотя никогда ее не видел, а кое-кто видел, но никогда не знал... Бездетный старик, которого большинство из нас вообще никогда не видело, опять один в доме, где, по его же собственным словам, все равно уже два года не бывало детей...

- Словно ничего этого вовсе и не произошло, - сказал дядя Гэвин. Триумвират - убийца, жертва и безутешный отец - не три живых человека из плоти и крови, а всего лишь иллюзия, театр теней на простыне; это не мужчины и не женщины, они не молоды и не стары, они всего лишь три ярлыка, которые отбрасывают две тени по одной-единственной простой причине - для того чтоб постулировать существование несправедливости и горя, требуются минимум двое. Да. Они никогда не отбрасывали более двух теней, хотя носили три ярлыка, три имени. Словно лишь благодаря своей смерти эта несчастная женщина материализовалась и обрела реальность настолько, чтобы отбрасывать тень.

- Однако кто-то ее убил, - сказал я.

- Да, - согласился дядя Гэвин. - Кто-то ее убил.

Этот разговор происходил в полдень. А часов в пять пополудни я подошел к телефону. Звонил шериф.

- Твой дядя дома? - спросил он. - Скажи, чтоб он подождал. Я сейчас приеду.

С ним приехал незнакомец - горожанин в аккуратном городском костюме.

- Это мистер Уоркмен, - сказал шериф. - Страховой агент. Страховой полис был. На пятьсот долларов, его выправили год и пять месяцев назад. Навряд ли стоило из-за такой суммы кого-то убивать.

- Если это вообще было убийство, - сказал страховой агент. Говорил он ледяным тоном, хотя при этом чуть ли не кипел от ярости. - Полис будет оплачен не

медленно, без всяких вопросов и дальнейших расследований. И я скажу вам кое-что еще, о чем вы здесь, как видно, ничего не знаете. Этот старик рехнулся. Везти в город и сажать под замок надо было вовсе не Флинта.

Да только про это шериф тоже рассказал: как накануне днем страховая контора в Мемфисе получила телеграмму, за подписью старика Притчела, сообщавшего о смерти застрахованной, и страховой агент приехал в дом старика Притчела сегодня в два часа дня и за полчаса выудил из самого старика Притчела всю правду о смерти его дочери: факты, которые подтверждались вещественными доказательствами - грузовиком, тремя убитыми белками и кровью на крыльце и на земле. Дело обстояло так: когда дочь варила обед, Притчел и Флинт поехали на грузовике в Притчелов лес пострелять белок на ужин...

- И это правда, - сказал шериф. - Я узнавал. Они ездили туда каждое воскресенье утром. Притчел не позволял охотиться на своих белок никому, кроме Флинта, но даже и Флинту он позволял охотиться на них только вместе с ним, - и они подстрелили этих трех белок, и Флинт подъехал на грузовике обратно к дому, прямо к заднему крыльцу, женщина вышла забрать белок, а Флинт открыл дверцу, взял ружье, стал вылезать из кабины, поскользнулся, зацепился каблуком за край подножки, взмахнул рукой с ружьем, чтобы не упасть, так что, когда ружье выстрелило, дуло было направлено прямо в голову миссис Флинт. И старик Притчел не только отрицал, что послал телеграмму, он клялся и божился, что вообще ни про какой полис и слыхом не слыхал. Он категорически отрицал, что выстрел произошел случайно. Он пытался взять назад свои же показания насчет того, что именно случилось, когда его дочь вышла из дома забрать убитых белок, а ружье выстрелило; он стал отказываться от собственных слов, когда понял, что сам снял с зятя подозрение в убийстве, а потом выхватил у агента из рук бумагу, очевидно, полагая, что это и есть страховой полис, и если бы агент не успел ему помешать, он бы ее изорвал в клочки.

- Зачем? - спросил дядя Гэвин.

- Как зачем? - отозвался шериф. - Мы позволили Флинту сбежать; мистер Притчел знал, что он бродит где-то на свободе. Что ж, по-вашему, он хотел, чтобы человеку, который убил его дочь, за это еще и заплатили?

- Может быть, - сказал дядя Гэвин. - Но я так не думаю. Я не думаю, чтоб он вообще об этом беспокоился. Я думаю, мистер Притчел знает, что Джоэл Флинт не получит ни этого полиса, да и ничего вообще. Может быть, он знал, что в маленькой захолустной тюрьме вроде нашей не удержать видавшего виды фокусника; он ожидал, что Флинт вернется обратно, и на сей раз был к этому готов. И я думаю, что как только соседи перестанут ему докучать, он вызовет вас к себе и сам вам об этом скажет.

- М-да, - сказал страховой агент. - Выходит, они уже перестали ему докучать. Слушайте. Когда я сегодня днем туда приехал, у Притчела сидели какие-то трое. У них был заверенный чек. На крупную сумму. Они покупали у него ферму - всю целиком, до последнего гвоздя, - и между прочим, я даже не знал, что земля в ваших местах так дорого стоит. У него уже был готовый документ с печатью, но когда я им сказал, кто я такой, они согласились подождать, пока я вернусь в город и сообщу об этом кому-нибудь, ну, например, шерифу. Когда я уезжал, этот старый псих все еще стоял в дверях, совал мне под нос свою бумагу и верещал: "Скажите шерифу, черт бы вас побрал! И адвоката привезите! Привезите этого Стивенса! Говорят, он воображает, будто он по этой части дока!"

- Премного вам благодарен, - сказал шериф. Он говорил и двигался с той преувеличенной, слегка выспренней, старомодной учтивостью, на какую способны лишь очень крупные мужчины, но он был таким всегда; я в первый раз увидел, что он уходит из чьего-либо дома, не задерживаясь в дверях, как он обычно поступал, даже если намеревался на следующий день явиться туда снова. - Моя машина на улице, - сказал он дяде Гэвину.