Номера

Но Провидение - это действительность, и если происходит то, что происходит, в этом наверняка есть какой-то глубокий смысл. Я оставляю комнату готовой к приему своего, как всегда временного, жильца.

В коридоре сталкиваюсь с Анджело, навьюченным мешками с грязным бельем. Мы обмениваемся улыбками. Я открываю дверь номера 223 и с первого взгляда убеждаюсь, что в этом номере живут

Молодые американцы

Ни одна из нас не любит убирать номера, где живут молодые американцы. И не из-за каких-то там предубеждений. Мы ничего не имеем против Америки, мы даже восхищаемся ею и скучаем по ней, хотя почти никто из нас ее никогда не видел. Но молодые американцы, которые останавливаются в отеле "Кэпитал", устраивают бесцельный, дурацкий беспорядок; ни смысла, ни толку в нем нет. Какой-то он неблагородный: убираешься и не получаешь ни малейшего удовлетворения. Да и устранить его практически невозможно; даже когда ты по очереди аккуратно расставишь все по своим местам, когда сотрешь пятна и следы уличной грязи, когда разгладишь все морщинки на покрывалах и подушках, когда проветришь комнату и выгонишь сложную смесь запахов, беспорядок исчезнет лишь на короткое время, точнее, спрячется где-то в углах и будет там поджидать возвращения своих хозяев. Скрежет ключа в замке немедленно его разбудит - тут он и ринется в комнату.

Такое безобразие учинить могут только дети: наполовину очищенный апельсин на постели, сок в стаканчиках для полоскания зубов, растоптанный тюбик зубной пасты на ковре. Разложенные как напоказ обрезки бумаг, метки от одежды из лучших магазинов, засунутые в шкаф подушки, сломанный надвое гостиничный карандаш, вещи из чемодана, вываленные на кресло, цветные открытки с адресами, но без текста, включенный телевизор, подвернутые занавески, сохнущие на кондиционере носки и трусы, высыпавшиеся из пачки сигареты, в пепельницах горки арбузных семечек.

С номера, в котором живут американцы, содрали его солидность, с ним обращаются запанибрата. Чудесный розовато-бежевый 223-й выставлен на посмешище, осквернен. Он выглядит как почтенный пожилой джентльмен в шутовском наряде.

Мне больно туда входить. Остановившись в дверях, я оцениваю масштабы погрома. Комната похожа на небольшое поле битвы. Дорогие шелковые платья, небрежно перекинутые через подлокотники кресла, запах роскошных духов, беззаботности, богатства, физической силы, роста метр девяносто восемь, запах пренебрежения к порядку, без которого немыслимо существование вещей. Вся эта нервическая активность, нежелание считаться с настоящим и непонимание того, что именно настоящее - залог светлого будущего, будят во мне страх. Такова одна из воюющих сторон. Вторая - стабильный, конкретный, неизменный сегодня и вовек номер 223. И я становлюсь на его сторону.

Я начинаю медленно и методично наводить порядок, но Личных Вещей не трогаю. Быть может, они уже привыкли находиться не на своих местах.

Время здесь не течет, а скачет, и в мою душу закрадывается тревога. Телевизор орет, станция Си-эн-эн обрушивает на меня новости из гудящего мира, а мир заверяет станцию Си-эн-эн, что где-то там он существует, неизменно полный молодых американцев. Тревога в душе растет, движения становятся неловкими и изнуряющими, я начинаю спешить, начинаю посматривать на часы, стараюсь поскорей вырваться из состояния "сейчас" и переместиться в состояние "потом". Ругаюсь вполголоса: "Shit!" Пою: "Yankee Doodle went to town..." Оставляю мокрую тряпку на деревянной столешнице. Это ужасная оплошность: дерево от влаги меняет цвет. Уж не заболела ли я? Убегаю в ванную, подальше от одуряющего гула, когда же мне наконец удается справиться с валяющимися на полу полотенцами, губками, обмылками и пузырьками, когда можно уже закрыть дверь ванной и сосредоточиться на мелочах, делается совсем тихо.

Ванная комната - изнанка номера, исподняя сторона жизни. В ванне после купания остаются волосы, на стенках оседает смытая с кожи грязь. Мусорный бачок полон использованных тампонов, бумажных салфеток и комочков ваты. Вот машинка для бритья ног, вот зеркальце: глядя в него выдавливают угри и жидкой пудрой маскируют неуверенность в себе. Вот тальк для ног, чтобы не потели, вот спринцовка и косметичка с презервативами. Ванная не в состоянии умолчать об этой, изнаночной, стороне жизни. Я убираюсь не слишком тщательно - возможно, боюсь уничтожить сакральные доказательства бренности живущих здесь людей. Может быть, им следует об этом знать. Может, у них не было случая увидеть это на экране телевизора, в газетах, которые валят в кучу, засовывают, как начинку в гамбургер, все что ни попадя; может, их не учили этому в школе, и этого не было в фильмах, и Армстронг не обнаружил этого на Луне. Знания о том, что с каждой минутой мы распадаемся. Живя, умираем. И они, и я.

Это сближает меня с богатыми, энергичными американцами, хотя между нами уйма различий. У них есть своя - недоступная воображению - страна, они живут в другом ритме, пьют по утрам апельсиновый сок, и на их языке говорит весь мир. Две тысячи лет назад они были бы римлянами, а я бы жила в провинции, на дальних рубежах империи, в какой-нибудь Галлии, в какой-нибудь Палестине. Но тело у нас из одной и той же глины, а может, из одного и того же праха, тело, которое теряет волосы, стареет и увядает и оставляет на гладких боках ванны бордюр из грязи. Когда я раскладываю чистые полотенца и вешаю новые купальные халаты, я вдруг так остро ощущаю свою с ними общность в одинаковой нашей ничтожности, что застываю как столб. Подобное происходит со мной, когда, например, в кровати богатой и самоуверенной дамы, приехавшей на серьезный научный конгресс, я обнаруживаю старого потертого медвежонка в детском платьице. Или когда в апартаментах какого-нибудь из Процветающих Хозяев Жизни простыни мокры от пота. Это Страх - вездесущая костлявая горничная - стелет им постели. И спасибо, что она есть. Без нее они уподобились бы старым богам сильным, уверенным в себе, кичливым и глупым. А так, когда они лежат в удобных постелях после заполненного делами, деньгами, экскурсиями, покупками, важными встречами дня - лежат и не могут уснуть, и рассматривают замысловатый рисунок обоев на стене, - их усталые глаза начинают замечать в ритмично повторяющемся узоре то царапину, то дырочку, то лишнюю завитушку. Где-то вмятинка, где-то пятно, пыль, которую невозможно стереть, грязь, которую ни за что не смыть. В такие минуты ковры лысеют, как больные женщины, а неземная красота тюлевой занавески блекнет из-за прожженной сигаретой дырки. Атлас подушек расползается в швах, ржавчина точит дверные ручки. Четкие очертания мебели стираются, спутываются кисти на шторах. Плед теряет свою упругость, становится по-стариковски дряблым. Противно пахнет пылью. Я даже знаю, что тогда делают эти люди. Они встают, трясут головой и выпивают стаканчик чего-нибудь крепкого или проглатывают таблетку снотворного. Лежа с закрытыми глазами, считают баранов, пока сон не избавит их от тягостных мыслей. Утром эти ночные минуты кажутся им нереальными и неотличимыми от мучительных сновидений. Разве не каждый из нас время от времени видит дурные сны?