Люди песков (сборник)

— Выходит, и меня учить хочешь!

— А чего, ты святой, что ли! Я за то, чтоб не было у нас этого! Я против подхалимства!

— Подхалимство! Против меня ты, а не против подхалимства! И насчет денег намеки сейчас строил!

— Не намеки, а прямо тебе скажу: с партийными деньгами очень аккуратно надо обходиться!..

Сазак разобиделся не на шутку:

— Вот, председатель, гляди: могу я работать в таких условиях?!

— Да… — Паша с сожалением покачал головой. — Видно, не сварить нам сегодня каши!.. Разговоры эти, может, и нужные, но я не о том хотел потолковать!.. Ладно, в другой раз давайте! Пока на этом закончим. Сейчас бригадиры начнут собираться. Время только зря потратили!..

Через полчаса в конторе уже шла обычная ежевечерняя, а вернее сказать, еженощная планерка. Бригадиры, табельщики, активисты — все сидели на привычных, ставших уже постоянными местах. Паша внимательно просмотрел сводки, поданные бригадирами, и протянул их Сазаку, сидевшему наготове со счетами. Тот быстро начал отстукивать, подбивая данные для сводки. Минут через пятнадцать он уже мучился в сельсовете у телефона, тщетно пытаясь дозвониться в райком.

Трудное это дело — районная связь. Минут пять крутит Сазак ручку, кричит, вызывая район, опять крутит, опять кричит, но отвечает ему не район, а такой же незадачливый председатель, хриплым голосом выкрикивающий свое:

— Алло! Райком! Алло! Кто говорит?! Райком, райком!..

Сазак вешает трубку, некоторое время ждет, потом снова снимает ее с рычага.

— Так чего ж ты, Ахмед.. — слышится в трубке кокетливый девичий голос. — Сказал, придешь, а сам…

Сазак чертыхается и снова бросает трубку. Девушка, секретарь сельсовета, внимательно смотрит на него и укоризненно качает головой:

— Ничего у вас не получится… Давайте уж я опять…

Сазак с облегчением передает ей трубку.

Ручка телефона крутится с молниеносной быстротой.

— Алло! Алло! «Социализм»? «Социализм», положите трубку! Алло! Ахмед, хватит тебе трепаться! Сводку передавать надо! Алло, райком? Сельхозотдел дайте! Сельхозотдел? Примите сводку «Бирлешика!»

Обрадованный Сазак выхватывает у девушки трубку.

— Пишите! На семнадцатое декабря годовой план выполнен на восемьдесят три и три десятых процента. Дневной прирост — два и тридцать семь сотых процента. По первой бригаде…

Когда Сазак вернулся в правление, в насквозь прокуренной комнате сидели только его помощник и табельщик.

— А где же люди? — удивленно спросил Сазак.

— Разошлись. Председатель сказал, чем время даром терять, лучше идите отдыхайте…

— А как же наряд на завтра?

— Да он все уже сказал.

— Интересно… Такие, значит, порядки решил заводить… Новатор!..

Глава третья

Солнце стояло уже высоко. Тетя Огулдони попробовала кашу, потушила под котлом огонь и, распрямив спину, взглянула на работавших неподалеку сборщиц. Закончив одну карту, женщины перешли на соседнюю, и непохоже было, чтоб собирались идти на перерыв.

«Вот чертова баба наша невестка! — с гордостью подумала Огулдони. — Умеет заставить людей работать! Да сказать по правде, она и сама работать здорова, долго ли она в кибитке сидела, как родила! Сговорилась с женой Поллыка, что та будет за ребенком присматривать, — и в поле». Огулдони с удовольствием подумала, как прямо с работы пойдет к жене Поллыка, где рядом с их собственной девочкой лежит в люльке ее маленькая внучка.

Если девочка спит, Огулдоии не станет ее будить, подождет, пока проснется. Тогда бабушка возьмет ее ка руки и понесет домой и всю дорогу будет с ней разговаривать. Такая умница — все, ну как есть все понимает!.. Покличешь ее, так и улыбнется и загукает!..

Да, великое дело ребенок! Вот родила Солтанджамал, и словно подменили девку: ровная, ласковая, и свекровь ей стала хороша, а перечить совсем забыла, живут теперь душа в душу… А все потому, что ребенок!.. Связывает их одной ниточкой… А что девочка родилась — не беда, жив будет Ходжали-джан, будет у них и мальчик!..

Почему-то Огулдони представилась вдруг Кейик, и она тяжело вздохнула. Погиб Юрдаман, не осталось от него наследника!.. И семья распадается… Плохо, говорят, у Кейик со стариками, совсем плохо… Да и то сказать, что у них теперь общего… Вот если бы ребенок был… Скорей всего, Анкар-ага не виноват, он человек справедливый. Норовистая она больно, Кейик, хоть и хорошая женщина… Она и прежде-то не больно свекра слушала, а теперь что ж — «муж умер — жена себе хозяйка». Конечно, когда человек судьбой обижен, всякое слово к сердцу принимает, а все-таки почтительней бы ей надо быть со старыми…

Да, Анкар-ага был недоволен, очень недоволен своей младшей невесткой. И он не скрывал своего недовольства.

Правда, урожай на своем участке она убрала. Кейкер помогла ей. Солому от джугары они собрали, сложили возле кибитки. Бычка и принадлежащих ей двух баранов Кейик теперь держала возле своей кибитки, специально устроив навес. Еду, которую приносила по вечерам свекровь, она не ела, вежливо отказывалась, а потом сама принималась за стряпню. Тетя Дурсун обижалась, обижалась и наконец не выдержала — пожаловалась мужу.

Старик выслушал ее спокойно, помолчал немного, потом коротко сказал:

— Не надо больше для нее готовить.

На людях старик молчал и виду не показывал, что плохи у них в семье дела, но странное поведение невестки не давало ему покоя. Да и не только невестка, последнее время и соседи-то вроде по-другому стали к нему относиться: ни уважения прежнего, ни внимания он не видит… Даже кто по делу придет, сунет свою лопату или серп и уходит, не сказав ни слова… Только спросят, когда готово будет… Нунна-пальван и тот не заходит. А ведь вечерами ему делать нечего, хоть он и бригадир, — теперь в конторе до поздна не засиживаются: Паша отменил все эти длинные разговоры, потолкуют полчаса — и хватит. Оно и правильно, пустословие никому пользы не приносит… А вот что к отцу не чаще других заходит, это уж совсем неправильно, это последнее дело, этому и названия нет…

И почему же так получается? Или боятся, что слаб стал старик, помощи просить станет?.. Ну, до этого еще далеко, слава богу, голова на плечах, да и ноги пока что носят…

Долгими зимними вечерами лежал Анкар-ага возле остывающего очага, завернувшись в теплую шубу, и разговаривал сам с собой…

Вот и сейчас он лежал в полузабытьи. Потом приподнялся на локте, поглядел в угол, где, по обыкновению, должна была сидеть жена, жены не было. Старик поднялся, вытер со лба пот, накинул на плечи шубу, вышел… С реки дул прохладный тихий ветерок, приятно освежавший лицо. Луна стояла совсем высоко, заливая все вокруг ровным неярким светом. Невдалеке за кибиткой слышался чей-то разговор. Старик предупредительно покашлял и пошел туда.

На участке невестки работали Кейик и Кейкер. Заметив Анкара-ага, женщины умолкли, и слышен был лишь треск корневищ — это они лопатами выдирали из земли корни прошлогодней джугары. Больше половины поля было уже перекопано.

Анкар-ага покачал головой, плотнее закутался в шубу и, ничего не сказав, пошел обратно. «О господи, — укоризненно подумал он. — Почему ты создал наших женщин такими? Всем хороши, говорить нечего, а вот ума не вложил ты им в головы!.. Выходит, и у тебя бывают промашки!..»

Глава четвертая

В конце декабря начались хошарные работы — очистка оросительных каналов. Работа эта была самая тяжелая из всех, какие только знали люди, жившие на берегах Амударьи, и издавна считалась мужским делом. Но где они теперь, сильные, здоровые мужчины?.. «Бирлешик» выделил на хошарные работы десять одиноких бездетных женщин и пятерых семнадцатилетних пареньков-допризывников. Во главе бригады Паша поставил Кейик, пусть люди не думают, что свою родню председатель оберегает.