Проверка на твердость

Но Михаэлю Кошенцу приходилось быть особенно осмотрительным, поскольку дорога была для него незнакома. А стоило только Михаэлю чуть-чуть прибавить газу, сразу же сзади раздавался протестующий голос деда.

«Чтоб я еще когда поехал с такой скоростью! — злился Михаэль Кошенц. — Девятнадцать лошадиных сил под сиденьем, а тут едешь как на педальном самокате. Смех и грех! Мне не следовало бы соглашаться с их доводами. Бухфельден! Почти триста километров туда и обратно. Кто знает, что может взбрести в голову этому старику. Некоторые уже и не соображают толком, когда им за шестьдесят. Люди рассказывают, что поначалу на это никто не обращает внимания. Это происходит постепенно, как бы по периодам. Это народная молва, а в ней всегда что-то есть. К тому же я сам был тому свидетелем. Например, когда недавно старик ко всему тому, что у него уже есть, купил еще и морскую свинку. По-видимому, это очередной этап потери рассудка. Две кошки, черепаха, волнистый попугай — и все это в городе, на втором этаже, на двенадцати квадратных метрах. Обратно я эту куклу не повезу ни в коем случае. В местечке есть, наверное, автобус. Я куплю тебе продуктов на дорогу и проездной билет, старина, — и устраивайся поудобней. Но без меня. Я что, извозчик, что ли? А если там нет рейсового автобуса, я, так и быть, разорюсь на такси для тебя. Чего бы это ни стоило. Главное, что ты не будешь балластом у меня на горбу. Это же так? Девятнадцать лошадиных сил, а скорость менее восьмидесяти! Нам нужно было в таком случае лучше взять велосипед! Итак, такси или автобус, но больше ни одного метра в таком темпе!»

Михаэль Кошенц гулял вот уже четыре дня. В постель он ложился не ранее трех часов утра. А в пятницу, когда после закрытия ресторанчика его пригласила к себе на рюмочку стройная и уже два года как разведенная гардеробщица из «Вильден егерь», он вообще не возвратился домой. Пришел лишь в субботу к обеду. Три тарелки зеленых бобов с телятиной, четыре часа сна, свежая рубашка, и он опять на ногах. Михаэль Кошенц прощался с друзьями, которых у него было более двух десятков, с девушками, со своим мотоциклом «250-МЦ», с джинсовым костюмом и бородой. Со своими длинными, до плеч, локонами, за которыми он тщательно ухаживал, мыл шампунем и покрывал лаком. У парня за стойкой было много работы при таком прощании. И тем не менее у Михаэля оставалось еще более трехсот марок из сэкономленных денег, на трату которых у него была неполная неделя. Кроме того, он твердо решил перед уходом в армию продать свой транзисторный приемник и почти новую куртку. Каждый день праздник — это чего-то стоит! Не только денег, но и времени. Поэтому у него никогда бы не возникла идея потратить целый день на эту поездку в Бухфельден.

Деревушка была расположёна в приграничном районе. Для ее посещения вот уже в течение многих лет требовалось особое разрешение. Он едва ли помнил ее, хотя там родился, а у родителей его матери там был дом и несколько гектаров пахотной земли. Когда бабушка умерла, дедушка бросил заниматься сельским хозяйством и перебрался к дочери и зятю в город.

Год от года он становился все ворчливее. У родственников он находил меньше понимания, чем у своих зверушек, из-за которых вспыхивали частые ссоры. За общий стол он садился лишь по праздникам, обычно же уносил тарелку к себе в комнату и ел за запертой дверью. В поликлинике из-за ревматизма у него один за другим повыдергивали все зубы. И теперь протез мешал ему нормально есть. Он чавкал и постоянно ворчал. Родственники опускали голову, пока он сидел за столом. Зверькам же в его комнате громкое чавканье нисколько не мешало. К тому же ему доставляло удовольствие, что его попугай Ханзи садился на край его тарелки и снимал пробу с каждой ложки пищи. В своих четырех стенах он не нуждался в пространных разговорах о гигиене и болезнях птиц.

В семейные дела старик вмешивался очень редко. Например, если Михаэль или его младшая сестра забывали вовремя вернуть ему одолженную двадцатку. Или в отпускной период, когда все Кошенцы разъезжались одновременно и пытались навязать ему на две недели какую-нибудь женщину, которая приглядывала бы за ним. Он не нуждался в опеке. Старик боялся лишь одиночества. Он не чувствовал его, когда в соседней комнате гремел радиоприемник Михаэля или когда Марион в лирическом настроении отрабатывала свои душераздирающие упражнения на флейте, когда ревнивый зятек бил на кухне посуду или когда Маргот Кошенц громко ругалась из-за постоянно опустошаемого холодильника. Тем неожиданнее для Михаэля было застать в своей комнате деда, когда он вернулся домой в легком подпитии со свежим лилово-красным синяком под ухом. Было три часа пополуночи. Старик без всяких следов сна на лице сидел в белой ночной рубашке, доходившей ему до пят. На коленях у него морская свинка грызла кусочек хлеба.

— Я ждал тебя, — сказал старик. — Мы должны поехать на твоем мотоцикле в Бухфельден. Сегодня же!

— В Бухфельден? А что мне там делать? — спросил Михаэль и потер глаза. — У меня завтра дела… Собственно, уже сегодня.

— Ты сначала немного поспи, — сказал дед и взял в руки морскую свинку, — а сразу же после завтрака мы поедем. Часов в десять, я полагаю. Мы пробудем там не более одного-двух часов. К вечеру вернемся.

— А к чему все это? — спросил Михаэль, но старик не ответил на его вопрос.

— Ты увидишь, — сказал он только.

Его взгляд скользнул по разукрашенным стенам. Группы битников, автомашины, голые девушки. На белой двери из следов губ, оставленных красной помадой, составлена фраза: «Даешь любовь, но не войну!» На лице деда появилась дюжина новых морщин.

— Мне нужно было съездить туда с тобой значительно раньше. Может быть, теперь уже и поздно.

Михаэль Кошенц устал. Ему было не до ночной игры в вопросы и ответы, тем более с дедом. Но упрямый старик был готов ехать немедленно, прямо в ночной рубашке и вместе с морской свинкой. «Если мне повезет, — размышлял Михаэль, — у него до завтра будет достаточно дел с ревматизмом, а если нет, у меня все равно нет никакого выбора, буду я возражать или нет».

Когда утром Михаэль спустился к завтраку, старик уже сидел за столом в черном костюме, сшитом к его серебряной свадьбе, — за последние годы он стал ему велик размера на два — и ждал. Маргот Кошенц, принесшая свежезаваренный кофе, избегала смотреть на сына. Лицо ее было заплакано. Налив сыну кофе, она поставила кофейник на стол, даже не заметив, что старик хотел выпить еще глоточек. Ее пальцы обхватили спинку стула.

— Поторапливайся, — сказал дед. — Мы должны еще засветло возвратиться. И живыми-здоровыми к тому же!

— Поедешь в таком виде? — спросил Михаэль и кивнул на костюм, пахнущий нафталином.

— В Бухфельдене случались снегопады до самого мая… Я сверху надену еще ватную куртку. По крайней мере на дорогу!

Сразу же за щитом с надписью: «Бухфельден» дорога стала хуже. Михаэль Кошенц переключил двигатель на самые малые обороты. Трясясь на заднем сиденье, старик махнул рукой:

— Смотри-ка, на церкви новая крыша! И часы снова ходят. Вот уж не думал. А вон новые дома, видишь? Там был фруктовый сад Цартвалька Хайнера, бургомистра. Вряд ли он отдал его добровольно. Даже трехэтажное здание, смотри-ка, в Бухфельдене… А теперь влево, мальчик; круто влево! — Его рот не закрывался ни на минуту.

— Я проголодался! — прервал Михаэль этот речевой поток. — Нет ли здесь какой-нибудь пивнушки? Мучные крокеты были бы сейчас в самый раз.

— Попозже! — ответил дед. — Сначала на кладбище. Поезжай прямо.

— На кладбище? — Михаэль подумал, что ослышался.

— Прямо! — настойчиво повторил старик. — Там, впереди, где кирпичная стена, вот оно уже.

Широко открытые, из литого чугуна, дверцы ворот висели косо на проржавевших петлях. Они выглядели так, словно за последние годы к ним не прикасалась рука человека. На центральной аллее сквозь опавшую листву проросла сочная трава. В черных ветвях стоявших там и тут горных буков и вязов начинала пробиваться зеленая листва. Было тихо. Не слышно ни пения птиц, ни треска кузнечиков. Кругом — ни души. Только старик и его внук.