До первого снега

Опять мне предстояло исправлять чужую халтуру. Но делать нечего, пошел за ломом.

Несколько дней я почти вхолостую звякал ломом по глыбе бетона. К вечеру начинала болеть голова, ныли руки, а по ночам в ушах стоял звон, будто кто-то возле меня продолжал долбить неподатливую глыбу.

Однажды в котельную зашел долговязый сутулый парень в синей спортивной куртке и вязаной шапке.

— Лоб я тут не расшибу? — спросил он. — Со свету ничего не видать.

— Да вроде не о что.

Он, приглядываясь, подошел ближе, протянул руку:

— Синявский, секретарь комсомольской организации. Давно хотел поговорить, да вот некогда, вентиляцию устанавливаем. А у тебя, я вижу, знак качества по чужому браку. Надо бы заставить подолбить того, кто это оставил.

— Говорят, с другого участка были ребята.

— Ну и как, идет дело?

— Идет…

— Молодец… Да нет, я серьезно, — сказал он, заметив мою ухмылку. — Понимаешь, если это не убрать, котельную ни одна комиссия не примет, а делать такую работу никого не упросишь. Так что не до шуток, старик… Да, а ты на комсомольский учет встал? — спросил он и сразу переменил тон. — Значит, оторваться кумекаешь?

— Да нет, просто…

— Просто… Ты-то не знаешь, а тут проходной двор… Приходят такие, как ты, думают, Сочи тут, знай загорай с транзистором… Два-три дня — и след простыл. Если ты отрываться не намечаешь, я рад. — Он углядел в куче ветоши тряпку, нацепил ее на рейку и смахнул с окошек пыльную паутину. Стало немного светлее. Осмотрел глыбу бетона, покачал головой и снова пригляделся ко мне. — Ничего, скоро закончишь.

— Закончу… И Водяной опять пошлет что-нибудь долбить… Надоело, — невольно признался я.

— Специальность приобретай. Учеником стропальщика пойдешь? Потом пошлем на курсы крановщиков.

После этого разговора, хоть и короток он был, я уже не чувствовал себя одиноким. И в котельной стало светлее. Как мне не пришло в голову протереть пыльное окно? Удивительно, иногда не додумываешься до самых простых вещей.

Прошла самая трудная для меня половина месяца. Приспело время первой зарплаты.

За моей спиной загудели ступени железной лестницы. Они откликались на шаги длинным низким гулом.

Я опустил лом, обернулся.

В котельную спускался стропальщик Хонин.

Я давно приметил этого парня с серыми волосами. В самом деле, серыми, а не русыми. Такими серыми, как пепел от костра. Поэтому не заметить Хонина просто невозможно: сперва обращаешь внимание на его непокрытые, аккуратно уложенные волосы, а потом уже невольно задерживаешь взгляд на лице.

Войдя в котельную, он некоторое время наблюдал, как я ковыряю ломом бетон, потом сел на фундамент одного из котлов, закурил.

— Между прочим, на складе есть пневмомолотки, — сплюнув, сказал он. — Восемь штук. Лежат без дела. А ты тут мутыжишься с ломиком. Водяной любит поиздеваться для начала, скоро пошлет тебя плиты перекрытия подавать наверх, чтобы башенный кран отдохнул.

Я опустил лом, снял рукавицы и отер рукавом мокрый лоб.

— А может, Водяной вырабатывает у тебя рабочую жилку, — продолжал Хонин, — характер кует, волю твою закаляет?..

Он говорил, не глядя на меня, и пускал дым вверх. Дым попадал в пробившуюся узкую струю солнечного света, вспыхивал голубой радугой.

Я не мог понять, издевается надо мной Хонин или сочувствует мне, и спросил:

— Че тебе надо?

— Водяной велел заглянуть… Теперь я твой наставник. На стропальщика будешь учиться.

— А это? — я показал на оставшийся бетон.

— Водяной сказал, чтобы ты кончал поскорее и — ко мне. Если бы пневмомолоток, враз бы управился. А так пару дней еще провалтузишься, а может, и больше.

Значит, эту работу я должен закончить… Я надел рукавицы и снова взялся за лом.

— Ладно, кончай вкалывать. — Хонин ввинтил окурок в фундамент. — Уже все ребята поехали в контору получать зарплату. Сегодня на стройку деньги не привезут.

До конца работы оставалось еще минут сорок.

— Ну так как, пошли, что ли? — Он встал.

— Рано еще…

— Так ведь зарплата.

Больше убеждать меня не пришлось. Я полмесяца ждал того дня, когда принесу маме первую зарплату.

В контору действительно уже приехал кое-кто из наших. Возле кассы крановщик Спиридонов, отделив от зарплаты «основу», слюнявя пальцы, пересчитал остальные деньги. А против него стоял его друг сварщик Копейкин и ждал…

Я понял, что первыми, не дождавшись конца рабочего дня, сюда прибыли любители «сброситься». И мы оказались среди них.

Дали мне сорок пять рублей. Я даже не сразу поверил, что все эти деньги — мои. Дважды пересчитал их возле кассы. Не потому, что не доверял кассиру, а чтобы убедить себя, что мне это не снится. Дело в том, что некоторые заходили в котельную, сочувственно смотрели, как я звякаю ломом и говорили: «Водяной за это больше четвертака не выпишет». И вдруг сорок пять рублей!

Я забыл обо всем на свете и ринулся домой, чтобы поскорее порадовать маму. Но меня остановила сильная рука.

— Куда бежишь-то? — с усмешкой спросил Хонин.

— Как куда? Домой.

— Так не положено. Первую зарплату надо обмыть.

Я растерянно уставился на него.

— Ну, что смотришь?

— Я не пью, — ответил я наконец.

— Это неважно. Надо! Понимаешь? Чтобы не думали, что ты жмот.

Я почувствовал, что краснею. Мне не хотелось приобретать с первой зарплаты репутацию жмота. Но в то же время мне очень хотелось полностью — до единой копейки — принести маме первую зарплату. Я не раз уже рисовал в своем воображении, как это будет; мама, наверно, не удержится от слез…

— Меня дома ждут. Мама, сестренка…

— Идем, идем, — мягче сказал Хонин. Он, видно, понял меня. — Подумаешь, каких-нибудь пару рублей потратишь. Дома и не узнают. Проверять, что ли, будут? Пошли… — Он обнял меня за плечи, повел.

Мы взяли по бутылке пива и отошли за магазин. Здесь уже стояло несколько человек. Говорили о бочковом пиве, делили таранку. И нам досталось по рыбешке.

— Так вот всегда, — сказал Хонин. — Присесть негде. Культура обслуживания у нас пока еще отстает, это точно.

И опять я не понял, всерьез он говорит или нет. Как сам он оставался неясен, так же неясен был смысл того, о чем бы он ни говорил, неясно было также, зло он говорит или добродушно. Надо ему, однако, отдать должное — в магазине он отказался от вина, сказал: «Пару пива и хватит». Мне даже неловко стало, что я вначале дурно о нем подумал…

Придерживаясь за стену, с пустой массивной бутылкой к нам подошел крановщик Спиридонов. Он, видно, услышал, что Хонин сказал про обслуживание, и пробирался на разговор. Спиридонов был странно острижен — клочьями, как будто выборочно.

— Правильно говоришь! — от него сильно несло вином. — Начальству что — оно выпьет, потом морду смочит одеколоном «Букет Абхазии», запах перешибить чтобы, и будь здоров! А с тебя пол-литра. — сказал он мне. — Пивом, что ли, хочешь откупиться?.. Не-ет…

Я растерянно посмотрел на Хонина. Тот неопределенно пожал плечами. И я пошел за водкой…

Утром проснулся оттого, что острый солнечный лучик, пробившись сквозь мелкую листву молодого тополя, полыхнул на никелированной спинке кровати.

Я вскочил было и тотчас упал обратно на подушку от нестерпимой головной боли. И ясного утра как не бывало. Я увидел свои забинтованные руки и вспомнил все, что было вчера.

Я снова вскочил, выбежал в коридор и поспешно сунул руку во внутренний карман висевшей на вешалке куртки. Получки не было…

Я сидел за столом перед мамой и Ольгой и не поднимал глаз от своей тарелки.

— Как же так? — тихо спросила мама.

Я с трудом проглотил кусок хлеба.

Больше за завтраком не было сказано в то утро ни единого слова.

Человеку, впервые попадающему на стройку, кажется, что его со всех сторон подстерегают опасности.

Ольга в моей серой рубашке и джинсах разыскивала Олега Ивановича. Она шла среди грохота бульдозеров, звона кранов и вспышек электросварки.