Мой эдипов комплекс

- Так ты обещаешь, что не будешь приходить по утрам и будить папу?

- Обещаю.

Я всерьез решил, что придется на это пойти. Я знал, что денежки - вещь серьезная, и мне совсем не хотелось вместе со старушкой просить по пятницам милостыню возле церкви. Вокруг моей кровати мама разложила игрушки - утром, куда ни вылезешь, обязательно на какую-нибудь да наткнешься.

Проснувшись, я сразу вспомнил о своем обещании.

Встал, устроился на полу и стал играть - как мне казалось, долго-долго. Потом взял стул и еще долго-долго смотрел в окно. Неужели отцу пе пора вставать? Неужели пикто пе напоит меня чаем? Солнечного настроения не было и в помине - я изнывал от скуки и дрожал от холода, жуткого холода! Как мне не хватало тепла глубокой большой кровати с пуховой периной!

Наконец я не выдержал. Пошел в соседнюю комнату.

Места с маминой стороны опять не было, я стал перелезать через нее, и она, вздрогнув от неожиданности, проснулась.

- Ларрп, - прошептала она, крепко взяв меня за руку. - Что ты мне обещал?

- Ну мамочка, - заскулил я, пойманный с поличным. - Я уже знаешь сколько ждал?

- О, господи, да ты весь продрог! - с огорчением сказала она, ощупывая меня. - Ладно, так и быть, оставайся, только обещай не разговаривать.

- Но мпе хочется разговаривать, мамочка, - заскулил я.

- Мало ли что тебе хочется, - твердо возразила она, и в этом было что-то новое, - Папа хочет спать. Можешь ты наконец понять это?

Я понял - и еще как понял. Я хочу разговаривать, а он хочет спать - чей это дом, интересно знать?

- Мамочка, - сказал я не менее твердо. - Пусть тогда папа спит на своей кровати.

Она не сразу нашлась, что сказать.

- Ну, вот что, - услышал я ее шепот. - Либо ты лежишь и помалкиваешь, либо марш в свою комнату.

Выбирай.

Подобная несправедливость меня добила. Я ясно дал понять, что она ведет себя непоследовательно и неразумно, а она даже не пожелала мне ответить. Я со злостью пнул отца ногой - мама ничего не заметила, но он заворочался и встревоженно открыл глаза.

- Который час? - испуганно спросил он, глядя не на маму, а на дверь, словно там кто-то стоял.

- Еще рано, - угодливым голосом произнесла она. - Просто ребенок пришел. Спи... Ларри, - добавила она, поднимаясь с кровати, - ты все-таки разбудил папу, сейчас же иди в свою комнату.

Несмотря на спокойный топ, я понял - она не шутит, и я могу потерять все свои законные права, если немедленно не вступлюсь за них. Она начала выталкивать меня с кровати, и я издал такой вопль, что можно было разбудить и мертвого, не говоря уже об отце. Он застонал.

- Что за несносный мальчишка! Он хоть когда-нибудь спит?

- Это просто привычка, дорогой, - мягко ответила мама, хотя явно была раздосадована.

- Ну, так пусть отвыкает! - закричал отец и стал ворочаться. Он вдруг стянул на себя все одеяло и отвернулся к стенке, потом взглянул на нас через плечо - изпод одеяла торчали только два маленьких, злобных и темных глаза. Выглядел он свирепо.

Чтобы открыть дверь, маме пришлось опустить меня на пол, я тут же вырвался и с визгом кинулся в дальний угол. Отец подскочил на кровати.

- Заткнись, щенок! - взревел он.

Я был настолько ошеломлен, что даже перестал визжать. Никто и никогда не разговаривал со мной в таком тоне. Я обалдело посмотрел на отца - его всего перекосило от ярости. Главное, я ведь сам молил бога, чтобы это чудовище вернулось домой живым и невредимым. Да, здорово господь надо мной подшутил!

. - Сам заткнись! - не помня себя, выкрикнул я.

- Что-о? - зарычал отец и выпрыгнул из кровати.

- Мик, Мик! - бросилась к нему мама, - Что, ты не видишь, ребенок к тебе еще не привык!

- Я смотрю, он у тебя тут вырос, да ума не вынес, - гремел отец, дико размахивая руками. - Выпороть его как следует, будет знать!

Все его прежние выкрики померкли перед этим гнусным оскорблением. Кровь бросилась мне в голову.

- Себя выпори! - истерично завопил я. - Себя выпори! Заткнись! Заткнись!

Тут терпение его лопнуло, и он кинулся на меня. Сграбастал, правда, уже без всякой уверенности - какой же мужчина будет зверствовать на глазах у потрясенной матери? - и дело кончилось легким шлепком. Но я просто осатанел - от одного унижения, что меня бьет какой-то чужой дядька, совершенно чужой дядька, который вернулся с войны и залез в нашу большую кровать только потому, что я, как последний дурак, похлопотал за него перед богом. Я громко визжал, прыгал босиком по полу, а отец, неуклюжий и волосатый, в одном белье - короткой серой армейской рубашке - бешено сверкал глазами и нависал надо мной, как готовая обвалиться глыба.

Наверное, как раз тогда я и понял - он тоже ревнует маму. А она стояла рядом, в ночной рубашке, и, казалось, сердце ее разрывается между нами. "Вот и поделом тебе, - злорадно подумал я. - Сама это заслужила".

С этого утра жизнь моя стала сплошным адом. Мы с отцом вступили в состояние войны, открытой и явной.

И он, и я постоянно совершали вылазки в лагерь противника, он старался отбить маму у меня, я - у него. Когда она сидела на моей кровати и рассказывала мне сказку, ему вдруг позарез становились нужны какие-то старые башмаки, которые он будто бы оставил дома еще в начале войны. А когда с мамой разговаривал он, я вовсю громыхал игрушками - показать, что мне до их разговоров нет дела. Как-то вечером он, придя с работы, устроил ужасную сцену - я, видите ли, взял его коробку и играл со всякими этими бляхами, кокардами и ножами.

Мама подошла и забрала у меня коробку.

- Ты не должен брать папины игрушки без его разрешения, Ларри, - строго сказала она, - Папа же твои не берет.

Тут отец почему-то посмотрел на нее так, словно она его ударила, и, скривившись, отвернулся.

- Это не игрушки, - проворчал он, снова заглядывая в коробку - все ли там на месте. - Среди этих вещей много редкого и ценного.

Но время шло, и я видел - битву за маму выигрывает все-таки он. Самое обидное, я никак не мог понять, чем он берет, чем он так уж привлекает маму. Он уступал мне по всем статьям. Неправильно выговаривал слова, чавкал за едой. Одно время я думал, что его козырь - газеты, и сам стал сочинять новости и рассказывать их маме. Потом решил, что все дело в курении, которое лично мне нравилось, и, взяв его трубку, стал ходить с ней по дому и слюнявить ее, пока отец меня не поймал.