Божьи дети

Куда подевался Некола, задумчивый мальчик, который, хотя и не ходил в школу, научился разбирать часы, и вот он сидел в Залабье перед домом и глядел на свои наручные часы, пристально глядел, как движется секундная стрелка, он сидел, крепко обхватив двумя пальцами большие наручные часы, -чтобы время не убегало, он держал его крепко, и секундная стрелка в течение многих лет не уставала изумлять его, так что ему даже некогда было выучиться на садовника, потому что он никак не мог оторваться от скачущей секундной стрелки, он садился и снова принимался следить за тем, как на его руке бежит время... А когда он шагал по улице, то натыкался на прохожих, потому что не мог не смотреть на свои часы, так что в конце концов его поместили в лечебницу, и там он всласть, с очень серьезным лицом насмотрелся на секундную стрелку, он смотрел на нее, пока не умер в этой самой лечебнице, а часовая и маленькая секундная стрелки, подгоняемые пружиной, продолжали свой бег. Куда делся этот Некола, который мечтал проникнуть в сердце времени?

А куда подевался сумасшедший трактирщик Робинзон? Тот, что умел вырядиться Робин Гудом, и Кожаным Чулком, и Буффало Биллом? Когда он со своей палкой прогуливался по городку, это было похоже на явление комедиантов из "Проданной невесты". Страшно серьезный взрослый человек, весь разрисованный, в пестрой одежде, в шляпе с щегольским перышком или в кожаной шапочке, украшенной свисающим сзади лисьим хвостом... Чем была набита его голова, зачем ему нужно было вот так привлекать к себе внимание, возбуждая в самом себе и в зрителях ощущение того, что он необыкновенная личность, что, прохаживаясь по городу, он может вдруг выставить вперед эту свою палку, прицелиться, нажать на несуществующий курок и сразить противника наповал? И пока его жена заправляла в пивной, потому что иначе муж бы там все выпил, он вышагивал по улицам, так вот разодетый, лежал в кювете в боевой позиции пехотинца и, оперев палку о насыпь, обстреливал проезжающих мимо велосипедистов, случайных прохожих и автомобили... И так случилось, что когда пан уездный начальник ехал с немецким гауляйтером в главное земское управление в Колин, в кювете лежал Робинзон, стреляя из своей палки в немецкую машину, и гауляйтер приказал остановиться и самолично спустился туда, где лежал, продолжая палить из палки, Робинзон, и когда немец спросил уездного начальника: "Was ist das?", господин начальник ответил: "Das ist ein Trottel von Neuenburg", и гауляйтер сел обратно в машину, и они поехали дальше, а в Колине гауляйтер велел уездному начальнику написать рапорт об этом "идиоте из Нимбурка". Куда девался этот Робин Гуд, Буффало Билл и папаша Виннету, Кожаный Чулок, в одном лице?

Вот и дядюшка Пепин... когда мы как-то раз выпили водки и, разгоряченные, отправились в городок, дядюшка вдруг пустился на мосту в пляс и, расставив руки, понесся навстречу едущим автомобилям, и он -- при этом самом протекторате, в сгущающихся сумерках, когда уже зажигались фонари! -никак не мог ожидать, что из одной машины выскочат немецкие солдаты и офицер заорет на дядюшку: "Was ist denn?" Дядюшка Пепин перепугался и бормотал что-то, заикаясь, тогда я подошел и попросил простить его -- мол, дядюшку в первую мировую контузило... Офицер сказал: "Ach so, ein Trottel?", а я повторил: "Ein Trottel von Neuenburg"... Немецкие солдаты опять забрались в машину, а дядюшка Пепин позже с восторгом рассказывал, что его остановили самые настоящие солдаты вермахта, и воздавали ему почести, и козыряли, как будто Пепин был их командующим -- то ли Ауфенбергом, то ли Данкелем...

А куда подевался Винцек Рык, фигурка из паноптикума, которую я встречал на мосту через Лабу больше двадцати пяти лет кряду, сын богача пана Рыка, владельца недвижимости и главы пивоварни, у которого Винцек родился уже таким, каким и остался навсегда. Как рассказывал мне наш мельник, он ходил с ними в школу только до третьего класса, а потом его воспитывали няня, маменька и тетушка на вилле близ Лабы. Еще и в третьем классе для Винцека три плюс пять равнялось двенадцати, и хотя его пороли розгами, в чем по очереди с превеликим удовольствием участвовали и его одноклассники, три плюс пять во веки веков равнялось для него двенадцати. И вот этот Винцек в своей красивой матроске приезжал из Залабья в город, где у него была квартира в доме, на первом этаже которого находилась пивная "У Вейводы", ее владелец готовил суп из требухи забитых коз, из их же мяса он делал колбасу и даже сосиски... Там-то на втором этаже и жил Винцек со своей маменькой и тетушкой, это был робкий мальчик, который любил, приоткрыв занавеску, смотреть на оживленную улицу, он замечал все и ничего не упускал из виду до тех пор, пока ребята не переходили на противоположный тротуар и не принимались грозить ему кулаком. И Винцек прятался, только занавеска подрагивала, после чего, вновь отдернув занавеску, продолжал смотреть на оживленную главную улицу городка... А потом я встречал Винцека уже взрослым, и он всякий раз был одет не по последней моде, а по старой австрийской, на нем вечно были жилет с цепочкой, короткий сюртук и небрежно сдвинутая набок шляпа, летом соломенная; с неуверенной виноватой улыбкой он шел за "Народной политикой", которую получал "У Галлов", а его одноклассники, тоже уже ставшие взрослыми, стояли на углу площади и громко, чтобы Винцек слышал, говорили: "Вот он!" Затем, шагая рядом с Винцеком, они спрашивали его: "Ты куда?" И к Винцеку возвращался прежний страх, что эти бывшие соученики опять уложат его на скамью, всыплют розог и вновь спросят: "Сколько будет пять плюс восемь?" Потому-то разодетый Винцек ступал так неуверенно, и эта его дорога длиной в какой-нибудь квартал до площади, а потом по площади еще квартал до заведения пана Галла, был для Винцека серьезнейшим испытанием в жизни, и, преодолевая ее, медленно, как будто завоевывая этот городок, он на каждом шагу останавливался и поднимал голову -- и точно, одноклассники стояли там и подавали друг другу условные знаки: вот он! После чего Винцек делал глубокий вдох и, нарядный, с лицом, озаренным счастьем, шагал дальше, мужественно подвергая свою жизнь риску небытия, потому что его прежние соученики всегда шли бок о бок с ним, неустанно шепча ему: "Ты куда?" Однако самые большие приключения выпадали Винцеку с весны до осени, пока он жил в Залабье, в этой своей таинственной вилле, которая выглядела так, как если бы находилась в Зальцбурге -- с башенками, резными балками и изысканными верандами. Винцек всякий раз по два часа одевался, потом шел по узкой тропинке вдоль Лабы и в конце концов достигал моста, и по мере того, как мост перед ним сужался, сжимался и Винцек, он едва переводил дух, воображая, будто его одноклассники, переодетые случайными прохожими, сбросят его в Лабу, убьют... Однако Винцек был полон решимости идти за "Народной политикой" в заведение пана Галла, что находилось на площади за тем мостом, где ему всякий раз мерещились одноклассники, которые травили его, принуждая броситься в реку, и хором кричали: "Ты куда?" А на обратном пути Винцек переживал на этом мосту тот же ужас, представляя, как одноклассники бросают его через перила в холодную воду... Куда-то подевался этот Винцичек, верхом достижений которого было читать всю вторую половину дня и весь вечер "Народную политику"? Умерла его маменька, и он колотил палкой свою несчастную тетушку, не в силах понять, что наступили новые времена и что ту газету, которую он так любил читать, перестали выпускать, поэтому он больше не покупал газет, тем более что уже не только не выходила "Народная политика", но не выходили к газетному киоску и его бывшие, нынче безработные, соученики. Так что Винцек осиротел и тронулся умом, и его отправили в лечебницу в Рождяловицах, уже не разодетым в пух и прах, потому что у Винцека, с тех пор как он перестал читать "Народную политику", больше не было причин одеваться по два часа; вот так, в больничной одежде, он и умер. Ах, куда подевалась его улыбчивая и трепетная душа?