Разоблачение

- Идет,- сказал я, и все чувство внутреннего покоя мигом исчезло и опять сменилось пустым холодком риска.- Кто начинает?

- Раскрывайте вы.

Мы потрясли тяжелые серебряные монеты по пяти песет в сложенных ладонях. Потом каждый оставил свою монету лежать на левой ладони, прикрывая ее правой.

- Что у вас? - спросил он.

Я открыл профиль Альфонса XIII в младенчестве

- Король,- сказал я.

- Берите все эти бумажонки и, сделайте одолжение, закажите еще выпить.- Он опорожнил свой бумажник.- Не купите ли у меня хорошую двустволку?

- Нет,- сказал я.- Но, послушайте, Луис, если вам нужны деньги...

Я протянул ему туго сложенную пачку толстых глянцевито-зеленых тысячных банкнот.

- Не дурите, Энрике,- сказал он.- Мы ведь поспорили, не так ли?

- Разумеется. Но мы достаточно знаем друг друга.

- Видимо, недостаточно.

- Ладно,- сказал я.- Ваше дело. А что будем пить?

- Как вы насчет джина с хинной? Очень славный напиток. Мы выпили джина с хинной, и хотя мне было ужасно неприятно, что я его обыграл, я все же был очень рад, что выиграл эти деньги; и джин с хинной казались мне вкусными как никогда. К чему лгать о таких вещах и притворяться, что не радуешься выигрышу, но этот Луис Дельгадо был классный игрок.

- Не думаю, чтобы игра по средствам могла доставлять людям удовольствие. Как по-вашему, Энрике?

Не знаю. Никогда не играл по средствам

Будет выдумывать. Ведь у вас куча денег.

Если бы,- сказал я. - Но их нет.

- О, у каждого могут быть деньги,- сказал он.- Стоит только что-нибудь продать, вот вам и деньги.

- Но мне и продавать нечего. В том-то и дело.

- Выдумаете тоже. Я еще не встречал такого американца" Вы все богачи.

По-своему он был прав. В те дни других американцев он не встретил бы ни в "Ритце", ни у Чикоте. А теперь, оказавшись у Чикоте, ън мог встретить таких американцев, каких раньше никогда не встречал, не считая меня, но я был исключением. И много бы я дал, чтобы не видеть его здесь.

Ну, а если уж он пошел на такое полнейшее идиотство, так пусть пеняет на себя. И все-таки, поглядывая на его столик и вспоминая прошлое, я жалел его, и мне было очень неприятно, что я дал официанту телефон отдела контрразведки Управления безопасности. Конечно, он узнал бы этот телефон, позвонив в справочное. Но я указал ему кратчайший путь для того, чтобы задержать Дельгадо, и сделал это в приступе объективной справедливости и невмешательства и нечистого желания поглядеть, как поведет себя человек в момент острого эмоционального конфликта,- словом, под влиянием того свойства, которое делает писателей такими привлекательными друзьями.

Подошел официант

- Как же вы думаете? - спросил он.

- Я никогда не донес бы на него сам,- сказал я, стремясь оправдать перед самим собой то, что я сделал.- Но я иностранец, а это ваша война, и вам решать.

- Но вы-то с нами!

- Всецело и навсегда. Но это не означает, что я могу доносить на старых друзей.

- Ну, а я?

- Это совсем другое дело.

Я понимал, что все это так, и ничего другого не оставалось сказать ему, но я предпочел бы ничего об этом не слышать.

Моя любознательность насчет того, как ведут себя люди в подобных случаях, была давно и прискорбно удовлетворена. Я повернулся к Джону и не смотрел на стол, за которым сидел Луис Дельгадо. Я знал, что он более года был летчиком у фашистов, а здесь он оказался в форме республиканской армии, в компании трех молодых республиканских летчиков последнего набора, проходившего обучение во Франции.

Никто из этих юнцов не мог знать его, и он, может быть, явился сюда, чтобы угнать самолет или еще как-нибудь навредить. Но зачем бы его сюда ни принесло, глупо было ему показываться у Чикоте.

- Как себя чувствуете, Джон? - спросил я.

- Чувствую хорошо,- сказал он.- Хороший напиток, о'кей. От него я немножко пьян. Но это хорошо от шума в голове.

Подошел официант. Он был очень взволнован.

- Я сообщил о нем,- сказал он.

- Ну что ж,- сказал я.- Значит, теперь для вас все ясно.

- Да,- сказал он с достоинством.- Я на него донес. Они уже выехали арестовать его.

- Пойдем,- сказал я Джону.- Тут будет неспокойно.

- Тогда лучше уйти,- сказал Джон.- Всегда и всюду беспокойно, хоть и стараешься уйти. Сколько я должен?

- Так вы не останетесь? - спросил официант

- Нет.

- Но вы же дали мне номер телефона...

- Ну что ж. Побудешь в вашем городе, узнаешь кучу всяких телефонов.

- Но ведь это был мой долг.

- Конечно. А то как же. Долг - великое дело.

- А теперь?

- Теперь вы этим гордитесь, не правда ли? Может быть, и еще будете гордиться. Может быть, вам это понравится.

- Вы забыли сверток,- сказал официант. Он подал мне мясо, завернутое в бумагу от бандеролей журнала "Шпора", кипы которого громоздились на горы других журналов в одной из комнат посольства.

- Я вас понимаю,- сказал я официанту.- Хорошо понимаю.

- Он был нашим давним клиентом, и хорошим клиентом. И я еще ни разу ни на кого не доносил. Я донес не ради удовольствия.

- И я бы на вашем месте не старался быть ни циничным, ни грубым. Скажите ему, что донес я. Он, должно быть, и так ненавидит меня, как политического противника. Ему было бы тяжело узнать, что это сделали вы.

- Нет. Каждый должен отвечать за себя. Но вы-то понимаете?

- Да,- сказал я. Потом солгал: - Понимаю и одобряю.

На войне очень часто приходится лгать, и, если солгать необходимо, надо это делать быстро и как можно лучше.

Мы пожали друг другу руки, и я вышел вместе с Джоном. Я оглянулся на столик Дельгадо. Перед ним стояли джин с хинной, и все за столом смеялись его словам. У него было очень веселое смуглое лицо и глаза стрелка, и мне интересно было, за кого он себя выдавал.

Все-таки глупо было показываться у Чикоте. Но это было как раз то, чем он мог похвастать, возвратись к своим.

Когда мы вышли и свернули вверх по улице, к подъезду Чикоте подъехала большая машина, и из нее выскочили восемь человек. Шестеро с автоматами стали по обеим сторонам двери. Двое в штатском вошли в бар. Один из приехавших спросил у нас документы, и, когда я сказал: "Иностранцы",- он сказал, что все в порядке и чтобы мы проходили дальше.