День перед прощанием

- Почему ты в штатском, сержант?

- Да я заряжался. Катался с Мэтги на санках. Правда-правда. Так как там в Нью-Йорке?

- Нет больше конки. Они убрали с улиц конную железную дорогу, не успел я уйти в армию. - Винсент поднял с пола книгу и стал рассматривать обложку. - Книги, - презрительно протянул он. - Читал я их все. Стэндиш, Элджер, Ник Картер. Эта книжная писанина - не в коня корм. Запомни это, дружочек.

- Идет. Ну а как все-таки в Нью-Йорке?

- Ничего хорошего, сержант. Холден пропал без вести. Письмо пришло, когда я был дома.

- Не может быть! - сказал Бэйб, снимая ноги со стола.

- Может, - сказал Винсент. Он делал вид, что просматривает книгу, которую держал в руке. - Я обычно отыскивал его в молодежном клубе у старого Джо на углу Восемнадцатой и Третьей в Нью-Йорке. Пивной бар для ребятишек из колледжей и приготовишек. Я шел прямо туда его разыскивать, когда он приезжал домой на рождественские и пасхальные каникулы. Я таскал за собой свою девушку,, повсюду искал его, и всегда находил где-то в глубине - самого шумного, самого надрызгавшегося щенка во всем заведении. Он всегда пил виски, хотя остальные ребята пили только пиво. Я говорил ему: "Ты в порядке, кретин ты этакий? Домой хочешь? Деньги нужны?" А он отвечал: "Не-е. Ничего мне не нужно. Ничего не нужно, Вине. Привет, друг. Привет. А кто эта крошка?" Я тут же уходил, но потом всегда за него волновался. Когда он летом каждый раз бросал свои мокрые трусы внизу, возле лестницы, комком, вместо того, чтобы вешать на веревку для белья, я всегда подбирал их, потому что в его годы сам был точь-в-точь такой.

Винсент захлопнул книгу. Картинным жестом он извлек из нагрудного кармана миниатюрную пилку и занялся ногтями. [81]

- Твой отец выгоняет гостей из-за стола, если у них грязные ногти?

-Да.

- Он что преподает? Ты мне говорил, но я позабыл.

- Биологию... Сколько ему было лет, Винсент?

- Двадцать.

- На девять меньше, чем тебе, - зачем-то подсчитал Бэйб. - А твои родители знают, что ты на следующей неделе отплываешь?

- Нет, - сказал Винсент. - А твои?

- Нет. Я, наверно, сообщу им утром, перед отходом поезда. Особенно трудно сказать маме. При ней даже нельзя произносить слово "ружье", она туг же начинает плакать.

- Ты хорошо провел время, Бэйб? - серьезно спросил Винсент.

- Да, очень, - ответил Бэйб. - Курево за спиной.

Винсент протянул руку за сигаретой.

- Часто виделся с Фрэнсис? - спросил он.

- Да. Она чудесная. Вине. Мои ее не любят, но для меня она просто чудо.

- Может быть, тебе надо было на ней жениться, - сказал Винсент. И вдруг его словно прорвало: - Ему даже двадцати не было, Бэйб! Только через месяц... Я так рвусь воевать, что места себе найти не могу. Смешно, а? Я записной трусишка. Всю жизнь я уклонялся даже от кулачных потасовок, всегда умел отболтаться. А теперь я хочу стрелять в людей. Что ты об этом скажешь?

С минуту Бэйб не говорил ничего. Потом сказал:

- А ты хорошо жил, то есть до того, как пришло это письмо?

- Нет. Никакой жизни у меня вообще не было после двадцати пяти. Надо было жениться в двадцать пять. Стар я стал для того, чтобы болтать в барах да целоваться с полузнакомыми девицами в такси.

- А Хелен ты хоть раз видел? - спросил Бэйб.

- Нет. Насколько я понял, она и джентльмен, за которого она вышла замуж, ожидают маленького незнакомца.

- Мило, - сухо заметил Бэйб.

Винсент улыбнулся.

- Я рад тебя видеть, Бэйб. Спасибо, что ты меня пригласил. Солдатам, особенно друзьям, как мы, в наши дни надо держаться вместе. Со штатскими у нас больше нет ничего общего. Они не знают того, что знаем мы, а мы уже отвыкли от того, что они знают. Так что ничего у нас с ними не вытанцовывается.

Бэйб кивнул и медленно затянулся сигаретой.

- Я и понятия не имел о дружбе, пока в армию не попал. А ты, Вине? [82]

- Ни малейшего.

Голос миссис Глэдуоллер звонко разнесся по лестнице и по комнате:

- Бэйб! Отец вернулся! Обедать!

Они встали.

Когда обед кончился, профессор Глэдуоллер начал рассказывать Винсенту о прошлой войне. Винсент, сын лицедея, слушал его с выражением хорошего актера, вынужденного играть со звездой. Бэйб сидел, откинувшись на спинку, созерцая огонек своей сигареты и время от времени отхлебывая кофе. Миссис Глэдуоллер не сводила с него глаз. Не обращая внимания на мужа, она всматривалась в лицо сына, вспоминая то лето, когда оно стадо худым, сумрачным и напряженным. Оно казалось ей лучшим лицом на свете. Оно не могло сравниться по красоте с отцовским, но в их семье не было лица замечательней. Мэтти забралась под стол и принялась развязывать шнурки на ботинках Винсента. Он делал вид, что ничего не замечает.

- Окопные вши, - веско сказал профессор Глэдуоллер. - Куда ни взглянешь - везде вши.

- Прошу тебя, Джек, - машинально заметила миссис Глэдуоллер. - За столом.

- Куда ни взглянешь, - повторил ее муж; - Житья от них не было.

- Досаждали они вам, наверное, - сказал Винсент.

Бэйба раздражало, что Винсенту приходится подыгрывать отцу, и он вдруг заговорил:

- Папа, я не собираюсь читать проповедь, но иногда ты говоришь о прошлой войне, как и все твои однокашники, будто это была мужественная игра, которая помогла обществу в ваши дни разобраться, кто мальчишка, а кто настоящий мужчина. Я не хочу придираться, но вы, солдаты прошлой войны, все в один голос твердите, что война - это сущий ад, и все же, как бы это сказать, чувствуется, что вы задираете нос из-за того, что в ней участвовали. Мне кажется, что немецкие солдаты после прошлой войны тоже, должно быть, вели такие же разговоры, и когда Гитлер развязал нынешнюю войну, все младшее поколение в Германии рвалось доказать, что они не хуже, если не лучше, отцов.

Бэйб смущенно замолчал. Потом продолжал:

- Но в эту войну я верю. Если бы не верил, то отправился бы прямо в лагерь для отказчиков и махал бы там топором до победного конца. Я верю, что надо убивать фашистов и японцев, потому что другого способа я не знаю. Но я никогда ни в чем не был так уверен, как в том, что [83] моральный долг всех мужчин, кто сражался или будет сражаться в этой войне, - потом не раскрывать рта, никогда ни одним словом не обмолвиться о ней. - Бэйб сжал левую руку в кулак под столом. - Если мы возвратимся, если немцы возвратятся, если англичане возвратятся, и японцы, и французы, и все мужчины в других странах, и все мы примемся разглагольствовать о героизме и об окопных вшах, плавающих в лужах крови, тогда будущие поколения снова будут обречены на новых гитлеров. Мальчишек нужно учить презирать войну, чтобы они смеялись, глядя на картинки в учебниках истории. Если бы немецкие парни презирали насилие, Гитлеру пришлось бы самому вязать себе душегрейки.