Посол мертвых

На обратном пути вместо обычной бурной дискуссии в салоне царила мертвая тишина. Наконец Ада прошипела:

- Он продался англичанам.

После секундной паузы отец возразил:

- А мне кажется, он говорил очень хорошо. Правда, я не все понял: у него акцент. - Он произнес это сочувственно, словно проклятие британского акцента было еще одним поводом для третирования героев-эмигрантов. Ада хранила мрачное молчание. Когда мы высадили Круков у их дома, она лишь коротко кивнула на прощание. Алекс сказал:

- Пока.

На следующий день рано утром, когда мальчики уже ушли в школу, раздался звонок. Открыв дверь, Ада увидела на пороге Антона. Он был все в том же зеленом блейзере. В одной руке держал букет львиного зева, в другой потертый кожаный портфель. Прикрыв рот рукой, Ада попятилась.

- Можно войти?

- Конечно, входи, - пригласила она и повела его через кухню в гостиную с облупившимися обоями. Антон, впрочем, не замечал убогости обстановки, он не сводил глаз с Ады. Теперь настал ее черед неуютно поежиться.

- Понимаю, - сказал он, - ты, наверное, испытываешь неловкость, поэтому не будем об этом. Я знаю, что ты и все остальные подумали о моей лекции. Не важно. Сказал то, что сказал, дело сделано. Я слышал про Льва, мне очень жаль. Честно говоря, я гораздо лучше о нем думал. Война меняет людей. И эмиграция тоже. Меня она тоже, как видишь, изменила. Я продался британцам. Так люди говорят. Не самые плохие руки, чтобы отдать себя в заклад, если не потерять при этом закладной. В их культуре много прекрасного. Истинно прекрасного. А поскольку они о нашей практически ничего не знают, я порой даже испытываю некоторое чувство превосходства.

Теперь они сидели на диване. Он оглядел стены.

- И кто же этот художник?

- Мой сын Алекс.

- Неплохо, Ада. Никогда не знаешь, что из кого получится, пока не увидишь.

Ада заметила, что он изо всех сил старается избавить ее от неловкости, словно это она была у него в гостях. Но как поседели у него виски! Когда она видела его в последний раз, он был пылким юношей, полным литературных фантазий. Почему она боялась его теперь? Словно прочтя ее мысли, он сказал:

- Не бойся. Обещаю ничего больше не говорить об Уолте Уитмене и даже об Эмилии Дикинсон, во всяком случае, сегодня.

Она заставила себя тряхнуть головой. Откуда этот ступор?

- Ада, я сделаю тебе безумное предложение. В самом деле безумное. Тебе не нужно сразу отвечать. Подумай, сколько хочешь подумай. Через несколько дней я еду в Нью-Йорк к старым друзьям, которые не станут бегать от меня.

На Аде были красный домашний халат и красные шлепанцы, она даже не успела накраситься. Наконец к ней вернулся дар речи.

- Ну и что же у тебя за предложение, Антон?

- Этот голос совсем не изменился. Во всяком случае, не настолько, насколько ты думаешь. Нам не суждено вернуться домой, это правда. Но жизнь после войны не была сплошным кошмаром. У меня приличная работа в колледже. Город уродливый, студенты - не Эйнштейны, но летом я брожу по окрестностям Озерного края1  и посещаю читальный зал библиотеки Британского музея. Короче, Ада... - Он нервно оттянул галстук. - Я был бы рад, если бы ты поехала со мной в Англию. Я долго не решался сделать тебе это предложение, из-за... ну, в общем, по многим причинам, но теперь все в порядке, у меня надежное положение, и я думаю, тебе там понравится.

Ада отшатнулась: это было вовсе не то, чего она ожидала. После продолжительного молчания ответила:

- Видимо, поэтов и впрямь посещают неординарные идеи. Надо же: всего несколько слов. Нет, так дела не делаются.

Антон сидел, уставившись в ковер. Потом, сложив руки на коленях, наклонился вперед.

- Разумеется. Но я прошу тебя подумать. И позволю себе кое-что тебе оставить.

Он взял портфель, расстегнул замки и достал нечто похожее на книгу в бумажном переплете.

- Журнал. Здесь мой рассказ. Я хочу, чтобы ты его прочла. Позволь мне зайти на следующей неделе.

Она покачала головой.

- Чтобы поговорить о том, что ты написал в журнале?

- Я знаю, что значит жить в безвоздушном пространстве, когда никто тебя не замечает. Ты права. Это наглость. Тем не менее прочти.

Он встал. Ада пошла провожать его до двери.

- До свидания, - тепло произнес он, протягивая руку. - Мне было хорошо у тебя. Буду ждать встречи.

Ада мотнула головой, потом наклонилась и поцеловала его в щеку.

После того как Антон ушел, она взглянула на часы. Пора было собираться на службу. Теперь она работала целыми днями, в две смены, уходила в десять утра и возвращалась поздно вечером.

В тот день было затишье - в марте люди еще предпочитают обедать дома, и она неоднократно возвращалась мыслями к Антону, каждый раз в недоумении покачивая головой. Впрочем, такова жизнь: постоянно преподносит сюпризы.

Вернувшись домой около десяти вечера, она застала сыновей перед телевизором и немедленно выключила его. Не обращая внимания на протесты, отослала мальчиков в спальню, умылась и приготовилась ко сну. Уже в постели вспомнила об оставленном Антоном журнале, сходила за ним в гостиную и, снова улегшись под одеяло, стала разглядывать обложку: абстрактная картина изображала голову Данте, разорванную взрывом на тысячи фрагментов. О том, что это голова Данте, сообщалось на внутренней стороне обложки. Отыскав фамилию Антона в оглавлении, прочла название - "Посол мертвых" - и, прежде чем открыть нужную страницу где-то в середине весьма толстого журнала, усмехнулась: ну и названьице. Однако от первой же фразы у нее перехватило дыхание: там упоминалось ее имя - Адриана. И не только имя. Она прекрасно знала и место, которое он описывал, и людей! Это была ее семья. Сердце у нее заколотилось так, словно она только что выпрыгнула из самолета, и, чтобы парашют поскорее открылся, принялась читать.

"Посол мертвых"

I

Адриана родилась в городе Воскресенске, стоящем на реке Пам'ять, и была старшей из девятерых детей. Высокая девочка с длинной шеей, пальцами тонкими, как паучьи лапки, и тощими ногами, она снискала прозвище Жирафа, которое носила с грацией, присущей ей и во всем остальном. Ее отец, Тарас Сичь, потомок получивших свободу крепостных, собственными силами пробился в жизни и стал судьей. Мать, Ирина Бук, женщина совершенно незаурядная, происходившая из того же круга, была педагогом и местной просветительницей. Это она внушила дочери незыблемую уверенность в ее праве на место под солнцем, которой та никогда не теряла, хотя нередко чувствовала, что мир неохотно это право за ней признает. Тем не менее она прощала ему несговорчивость, поскольку с ранних лет жила словно бы вне его, установив невидимую связь с куда более обширной и могущественной империей