Посол

Песах Амнуэль

Посол

Оказывается, в истории нашего государства есть белые пятна. Оказывается, они есть в истории почти каждого развитого государства планеты. Оригинальная мысль, не правда ли? Особенно после опубликования на прошлой неделе секретных документов Шабака об операции, проведенной на территориях в 1996 году. Блестящая была операция, согласен, я в свое время расскажу о ней в «Истории Израиля», поскольку есть кое-какие соображения, не очень стыкующиеся с официальной версией. Но сейчас не о том речь. Я имею в виду те белые пятна в истории, о которых никто пока не подозревает.

Я имею в виду институт темпоральных дипломатов.

Мы познакомились случайно. Я сидел на террасе в кафе «Опера», смотрел, как в бухте катаются на летающих досках дети, перепрыгивая через буруны, и думал о вечном. А он сидел за соседним столиком и читал «Маарив». Моложавый мужчина с коротко постриженной седой бородой, в которую причудливым образом казались вплетены пряди черных волос.

— Эх, — сказал он неожиданно, прервав чтение и швырнув газетный дискет на столик вместе с ментоскопом. — Все то же самое…

Мои мысли о вечном рухнули в настоящее, и я спросил по привычке докапываться до сути:

— Ты о вчерашней потасовке в кнессете?

— Потасовка? Нет, я о перевороте в Намибии.

— Так это не у нас, — сказал я разочарованно.

— А ты, Песах, — повернулся он ко мне всем корпусом, — интересуешься только внутренними делами? Ты считаешь, что история Израиля заканчивается на его границах?

— Ты меня знаешь? — удивился я, перебирая в памяти знакомые лица и не находя среди них то, что видел перед собой.

— На прошлой неделе потратил ночь, читая твои «Очерки». Восстанавливал, так сказать, картину. Твоя стереофотография — на коробке дискета.

— А… — сказал я и неожиданно для себя предложил ему выпить пива и заодно представиться: он меня знает по имени, а я его — нет.

— Арье Гусман, — сказал он, пересаживаясь за мой столик. — В России был Львом Абрамовичем.

— Недавно репатриировались? — спросил я по-русски, поразившись идеальному литературному ивриту собеседника.

— Я сабра, родился в Тель-Авиве в девятьсот девяносто четвертом, — ответил Арье на чистом русском. — Родители мои были из Большой алии.

— Отлично говорите по-русски, — сказал я. — Обычно дети репатриантов забывают родной язык, даже толком его не выучив.

— У меня была хорошая практика, — усмехнулся Арье. — Пять лучших лет жизни я работал послом в России.

— Сотрудником посольства? — уточнил я, поскольку послов по фамилии Гусман в Москве отродясь не было.

— Послом, — повторил он. — Чрезвычайным и полномочным. Вручал верительные грамоты самому…

Он неожиданно замолчал и уставился на молодого балбеса, взлетевшего над буруном на своей летающей доске, перевернувшегося вокруг головы в верхней точке траектории и приземлившегося на проезжей части бульвара перед бампером резко затормозившего лимузина. Последовавшая сцена к истории Израиля отношения не имеет, но Арье следил за скандалом со страстью футбольного болельщика, и мне пришлось подождать несколько минут.

— Здесь много отвлекающих факторов, — сказал Арье, когда движение на бульваре восстановилось. — Я живу на Алленби, приглашаю к себе. Вам как историку это будет интересно.

Квартира как квартира. Единственное, что бросилось мне в глаза — висящая в холле репродукция картины прошлого века «Ленин читает газету „Правда“. Уверен, что девяносто девять израильтян из ста не узнали бы ни картины, ни вождя. Я — другое дело, в свое время в Еврейском университете проходил курс „Искусство времен социалистического реализма“. Что и не преминул продемонстрировать, спросив:

— Зачем вам этот Ленин? Только интерьер портит.

— Подарок, — сказал Арье. — Я же сказал, что был послом в Москве.

Ну, разумеется. Даже если он бы и был послом, кто, будучи в здравом уме, стал бы дарить израильскому дипломату копию Ленина, о котором в России вспоминают только историки и шизофреники?

— Вообще-то, — сказал Арье, усадив меня за кухонным столом и выставив угощение, заставившее меня заново приглядеться к хозяину — сливовое варенье в вазочке, печенье «крекер», зефир в шоколаде, будто сидели мы не в Тель-Авиве, а в Москве, где-нибудь на Пятнадцатой парковой. — Вообще-то я не имею права рассказывать об этом… Но вы, Песах, историк, а без этой страницы ваша история будет явно неполной. Я вижу, что вы не верите — вы знаете всех наших послов наперечет, Гусмана среди них нет, верно? И, тем не менее…

Он на минуту вышел в салон и вернулся с небольшим альбомом, в котором оказались старые плоские фотографии. Мало того, что плоские, так еще даже и не цветные. Старина, начало прошлого века. Арье вытянул из кармашка один из снимков и протянул мне. Бумага была жесткой и шершавой, изображение — неподвижным и неживым. На фото Арье Гусман был изображен рядом с Владимиром Ильичом Лениным.

После того, как Ребиндер изобрел смеситель времени, а Штейнберг проник в тайны истории альтернативных миров, многие начали думать, что изменить исторические процессы ничего не стоит. Отправился в прошлое, убил Гитлера — и Катастрофа стала мифом. Все, конечно, сложнее, я уж рассказывал на страницах «Истории Израиля» о том, что возможно при пользовании смесителем, а что решительно противоречит законам природы. Не буду повторяться. Один момент я все же упустил. В свое оправдание могу сказать лишь то, что Институт темпоральных дипломатов был создан как структура в рамках Моссада, информация о нем до последнего времени были секретной настолько, что даже, кажется, премьер-министр получал к ней доступ только после трех месяцев пребывания у власти.

Арье Гусман был профессиональным дипломатом и перед новым назначением проработал три года в израильском посольстве в Лондоне. В феврале 2029 года его отозвали на родину. 24 февраля он присутствовал на историческом заседании в МИДе. Их было восемь — молодых и энергичных. Вел заседание Рони Барац, который в то время был заместителем министра.

— Миссия ответственна, — сказал он. — Принято решение об открытии израильских посольств в России, Англии, Соединенных Штатах, Германии и Франции. Нет, я не оговорился. Именно — об открытии. В России мы открываем посольство в 1919 году. Раньше не получается — никто из тех, с кем мы пытались наладить контакты, даже не понял, о чем идет речь. Вы ж понимаете, что вопрос это деликатный, никакого давления. Девятнадцатый год в России — сложный период, и наше посольство призвано в первую очередь отстаивать интересы русских евреев. Ну и… еще кое-что. Послом в Россию МИД предлагает Гусмана.

Арье, который был хорошим дипломатом, но о смесителях времени слышал впервые, ощущал себя посетителем в психбольнице. Впрочем, его живо избавили от этого ощущения, отправив на лекции по теории темпоральных сдвигов и по воздействию на исторические процессы, после чего он ощущал себя уже не посетителем, а больным в палате для тихо помешанных. Излечился он, однако, быстро — по мере прохождения курса. Ввиду экстремальности ситуации персонал первого израильского посольства был невелик — Арье Гусман (посол), Алекс Бендецкий (военный атташе) и Гарри Фабер (экономический советник).

Смеситель, установленный в подвале МИДа, работал сначала на отправку груза, а 15 мая 2029 года Гусман, Бендецкий и Фабер отправились сами — открывать посольство.

Сняли большую квартиру на первом этаже в доме на Сретенке, разложили документы, отдохнули. Москва им не понравилась: народ злой, магазины пусты, за хлебом очереди, по ночам стреляют. Впрочем, если не считать эпидемии тифа, ситуация не очень отличалась от той, о которой рассказывали Арье-Левочке его родители, уехавшие в Израиль в 1992 году, правда, не из Москвы, а из Владимира.

Отечество, естественно, было еще в опасности, но, в отличие от большевиков, Гусман знал, от кого эта опасность исходит. Первый визит нанесли наркому иностранных дел товарищу Литвинову. Мандаты, выданные израильским МИДом, были в полном порядке, и аудиенция состоялась безотлагательно, несмотря на загруженность министра и тяжелое положение на фронтах борьбы с Деникиным и Врангелем.