Разговоры беженцев

16

Перевод П. Глазовой.

О высших расах и мировом господстве

На создание фирмы по уничтожению клопов ушло немало времени, поскольку ядохимикаты нужно было вывозить из-за границы, а валюту на это не давали. Циффель и Калле по-прежнему встречались в вокзальном ресторане. У них часто заходил разговор о Германии, которая в те дни начинала все громче

претендовать на мировое господство.

Циффель. Идея расовой исключительности - это попытка мелкого буржуа выскочить в аристократы. Тут он сразу приобретает благородных предков: есть и на что оглянуться и на кого смотреть сверху вниз. А мы, немцы, обретаем даже некое подобие национальной истории. Пусть мы не были нацией, но расой-то мы на худой конец могли быть? Мелкий буржуа сам по себе ничуть не больше империалист, чем буржуа крупный. И правда, что ему, больше всех надо? Но мелкий буржуа совестливее крупного, и когда он распоясывается, то предпочитает, чтобы у него было оправдание. Он никогда не двинет соседа локтем под дых, если не будет иметь на это законного права. А если он топчет кого-нибудь сапогами, то ему хочется видеть в этом свой святой долг. Промышленность нуждается в рынках, не важно, сколько крови за них будет пролито. Нефть дороже крови. Но за рынки вести войну нельзя - это было бы легкомыслием. Войну надо вести потому, что мы - высшая раса. Мы начинаем с присоединения областей, населенных немцами, а кончаем тем, что присоединяем к рейху еще и поляков, и датчан, и голландцев. То есть мы берем их под свое покровительство. Что, ловко мы вас обставили, господа хорошие?

Калле. Суть проблемы сводится для них вот к чему: смогут ли они изготовить достаточное количество людей высшей расы. В концлагере комендант три часа гонял нас по плацу перед, бараками, потом приказал сделать двести приседаний подряд. Затем он построил нас в шеренгу по двое и произнес речь. "Мы, немцы, - кричал он писклявым фальцетом, - раса господ! Я вам, Дерьмо собачье, до тех пор хвосты буду крутить, пока не станете у меня, как один, представителями высшей расы, чтоб не краснеть за вас перед всем миром. Как же это вы думаете прийти к мировому господству, такие слюнтяи и пацифисты? Пусть обнегритянившиеся расы Запада разводят пацифизм и слюнтяйство. Рядом с этим негритосским сбродом последний немец в расовом отношении все равно что стройная ель рядом с трухлявым пнем. Но я вам мозги прочищу: так вам хрен приперчу, будете меня на коленях благодарить, что сделал из вас по приказу фюрера людей высшей расы!"

Циффель. Что же, осилили вы эту безнравственную великую задачу?

Калле. Мне она оказалась не по плечу. Но вместе с тем явно и открыто не стремиться к мировому господству - на это у меня не хватило духу. Меня избивали. А после комендант как-то удостоил меня даже беседы с глазу на глаз. Вид у него был утомленный, потому что он уже с утра, натощак, присутствовал на двух порках. Он лежал на диване, набитом конским волосом, и поглаживал своего сенбернара. "Видишь ли, - раздумчиво произнес он, - тебе все равно придется его завоевывать, мировое-то господство. У тебя нет иного выхода. Во внешней политике получается точь-в-точь как во внутренней. Возьми вот меня! Я работал страховым агентом. Один из директоров был у нас еврей. Он выбросил меня на улицу под тем предлогом, что будто бы я не сумел заключить ни одного договора и израсходовал на личные нужды какие-то там две страховые премии. У меня не оставалось другого выхода, как вступить в такую партию, которая стремилась к господству в нашем государстве. А если моего примера тебе недостаточно, возьми самого фюрера! Накануне прихода к власти он был полным банкротом. Куда податься? Только и оставалось что в диктаторы. Возьми, наконец, Германию! Она - банкрот. Гигантская промышленность - и ни тебе сырья, ни рынков! Выход один - мировое господство. Попробуй-ка взглянуть на дело с этой точки зрения!"

Циффель. Да, им удастся решить поставленную задачу, только если они будут действовать с непреклонной суровостью. Обращайтесь с трусом посуровее, и вы можете сделать из него чудовище. Если бы вам понадобилось разбомбить величайшую из столиц мира, мы в принципе могли бы осуществить это руками каких-нибудь мелких служащих, у которых душа уходит в пятки, когда им надо войти к начальнику своего подотдела. Как? Это уж вопрос чисто технический. Вы сажаете солдат в машины, затем пускаете эти машины на врага, причем с такой скоростью, чтобы никто не решился спрыгнуть на ходу. Вы запихиваете солдат в транспортные самолеты и приказываете сбросить в гущу вражеских войск, где они, защищая свою жизнь, поневоле будут драться до последнего. Удобно также сбрасывать их на врага в виде живых бомб. Как-то даже упрятали целую армию в трюмы грузовых судов и тайком отправили ее за море к дальним берегам, там ее высадили, и пришлось ей проявлять чудеса храбрости в борьбе с превосходящими силами туземцев, которые от неожиданности и с перепугу надавали доблестному воинству по шапке. Народы двух континентов бледнея взирали на действия неустрашимых десантников, но если даже там действовали десантники устрашенные, побледнеть все равно было от чего. К этому следует присоединить и научно разработанную систему муштры. При надлежащей муштре у вас запросто начнут совершать подвиги даже самые здравомыслящие люди. Человек будет героем чисто автоматически. Ему потребуются величайшие волевые усилия, чтобы удержаться от героических деяний. Лишь мобилизовав все свое воображение, он сможет придумать какой-нибудь негероический поступок. Пропаганда, угрозы, сила примера способны превратить в героя чуть ли не каждого, ибо они отнимают у человека собственную волю. В самом начале великой эпохи я узнал, что мой швейцар стал губернатором одной побежденной страны; спортивный репортер бульварной газетенки - виднейшим культуртрегером, а хозяин табачной лавки - одним из кормчих промышленности. Уголовники, которые в прежние времена скромно, без всякого тарарама, забирались в чужие квартиры, да и то главным образом по ночам, теперь стали заниматься своим промыслом в открытую, среди бела дня, и еще старались, чтобы газеты как можно больше писали об их подвигах. Добавьте в соус немного специй, и кушанье приобретает совершенно иной вкус. Точно так же и все вокруг нас неожиданно стало приобретать совершенно иной вид, надо сказать, угрожающий. Сначала только кто-то угрожал кому-то, потом кое-кто стал угрожать всем и под конец - все стали угрожать всем. (Люди засыпали с мыслью об угрозах, которые в этот день сыпались на них, и об угрозах, которыми завтра они сами ошарашат других.