Амаркорд

- А у вас туман желтый или серый, как здесь?

- Селый. Точно такой...

И указывает за окно. Официанты и немногочисленные посетители, сидящие за столиками, с улыбкой прислушиваются к неизменно серьезной и любезной речи китайца.

Дешевка не отстает от него:

- Как знать, правду ли ты говоришь. Ведь еще неизвестно, что за хреновина творится у вас там в Китае! А ты, наверно, просто рассказывать не хочешь!

Китаец вежливо отвечает:

- Нет-нет, я лассказывать. Ты сплашивать, я говолить.

Дешевка прикрывает рукой лицо, пытаясь подавить разбирающий его смех. Незаметно переглядывается с остальными, которые слушают, откровенно потешаясь. Затем, опять напустив на себя серьезность, продолжает!

- К примеру, китайские дети рождаются через девять месяцев или раньше?

- Челез девять.

- Стоп, стоп! Прежде чем отвечать, хорошенько подумай. В одной книге написано, что вы все маленького роста потому, что рождаетесь раньше.

Китаец машет руками и отрицательно качает головой.

- Неплавильно! Книга неплавильная.

- Нет, правильная. В ней перечислены все различия, которые существуют между нами, итальянцами, и китайцами. У вас волосы гладкие, а у нас вьющиеся, ведь правда?

- Плавда.

- У вас глаза раскосые, а у нас нет. У вас кожа желтая, как дерьмо, а у нас белая...

Китаец согласно кивает.

- У вас нет пупа, а у нас есть.

Китаец немедленно возражает:

- Пуп есть. Мы тоже иметь пуп.

- А я не верю! - И, протягивая руку к штанам китайца, добавляет: - Ты лгун... Ты просто насмехаешься надо мной... Сейчас я посмотрю...

Китаец пытается оттолкнуть эти руки.

- Вот видишь, не хочешь показать?! Это потому, что у тебя ничего нет!

Китаец взмок от пота и очень смущен. Он позволяет Дешевке расстегнуть на себе сперва пиджак, потом рубашку и затем брюки.

Посетители и официанты корчатся от смеха, который они, однако, всеми силами пытаются скрыть от продавца галстуков. Теперь китаец уже раздет и стоит во весь рост. С торжествующим видом он указывает пальцем на свой пуп. Дешевка поворачивается к нему спиной и, прикрыв рот платком, трясется от беззвучного смеха.

Гранд-отель похож на гигантскую тень спящего слона. Мавританские купола тонут в густом тумане. Просторная пустынная терраса кажется необъятной, уходящей в облака. И на этой повисшей в воздухе танцплощадке танцуют сами с собой Бобо, Жердь, Бочка и Ганди. Четверо подростков, охваченные сладким томлением и позабыв обо всем на свете, насвистывают самые мелодичные мотивы из американских фильмов и перебирают в такт ногами, тесно прижав к себе воображаемых партнерш.

Бобо танцует танго, щека к щеке со своей Нардини, которая ему грезится наяву. Жердь откалывает румбу, делая то мелкие шажки вбок, то неожиданно быстрые повороты. Бочка плывет в медленном танце, обхватив толстый зад невидимой танцовщицы. Ганди, напевая себе под нос, то и дело прерывается и начинает что-то нашептывать покоящейся у него в объятиях даме. Его шипения не разобрать, но по звуку слова будто немецкие.

Вдруг Жердь перестает танцевать, останавливается и, оттопырив указательным пальцем карман пальто, выпускает в Бобо три пули. По неукоснительно выполняющемуся уговору, Бобо должен сделать вид, что смертельно ранен, и он как подкошенный падает на мокрый пол террасы. Однако в последний момент успевает выстрелить в Бочку, который тоже валится наземь. Жердь спасается бегством, нырнув в туман, окутывающий террасу. Вслед за ним разбегаются и все остальные.

На пляже, за перилами балюстрады, туман навис так низко, что почти не видно песка.

И уже совсем не различить, где кончается песок и начинается вода. Моря словно нет, оно исчезло. Издали с рейда доносится глухой, прерывистый вой сирены. Это сигналит пароход, который вот уже часа два безуспешно пытается войти в канал порта.

14

Бобо лежит в постели. Лоб у него в поту, зубы стучат - его трясет от сильного жара. Он мечется, капризничает, бормочет себе под нос что-то непонятное.

К постели подходит мать. Она ставит на тумбочку возле кровати чашку с горячим молоком.

- Если я умру, похороните меня с оркестром, - без конца твердит Бобо.

Миранда протягивает руку и вынимает из-под мышки у сына градусник. Надев очки, смотрит на шкалу.

- Немножко повышена!

Бобо с подозрением глядит на мать и берет у нее градусник.

- Дай посмотреть. - Потом вопит: - Тридцать восемь и одна, почти тридцать девять!

Мать все так же спокойно подает ему чашку с молоком.

- Выпей горячего молочка - и все пройдет, вот увидишь.

- У меня так сильно бьется сердце!

- Это от слабости.

Бобо делает глоток молока. Миранда садится подле постели и принимается штопать носок, который натянула на деревянный гриб. Бобо уставился в потолок. Потом переводит взгляд на стену и пытается отогнать муху. Плаксиво говорит:

- Муха!

- Где?

- Раньше сидела вон там. У нас, наверно, единственный дом во всем городе, где мухи есть даже зимой!

Миранда озирается вокруг, ища глазами муху. Но потом вновь принимается за работу. Бобо поворачивается на бок, высоко натягивает одеяло, потому что его бьет озноб. Из-под одеяла видны только одна щека и лихорадочно блестящие глаза, пристально устремленные на мать.

- А у вас с папой как получилось?

- Что получилось?

- Ну, как вы познакомились... полюбили друг друга.

Мать поднимает на него глаза и смущенно улыбается.

- Что за разговоры! Разве я помню? Твой отец не из тех, кто теряет время на ухаживание. Он был простым рабочим в Салюдечо, а у моих родителей водились денежки, потому они его не очень-то жаловали. Короче говоря, мы удрали из дому, никому не сказав ни слова.

- А когда вы с ним в первый раз поцеловались?

Мать напускает на себя строгость.

- Чего тебе только в голову не взбредет! Я и не знаю, целовались ли мы с ним. Когда мы впервые встретились, он снял шляпу - и все тут. Он говорит, это самое большее, что он мог сделать для девушки и до этого никогда так не делал. В наше время было не то, как теперь, когда черт знает что вытворяют.

Бобо, весь в поту и ознобе, пытается приподняться и сесть. Глаза его лихорадочно блестят.

- Вот я, например, ничего такого не вытворяю.