Мост через Жальпе (Новеллы и повести)

— Боишься? Очень?

— Нет… — спокойно ответила та, и я лишь с опозданием понял, что Варнецкис спросил, боится ли она того дня, когда придется рожать. Чутким человеком был Варнецкис.

Зерингис, пока мы шли, несколько раз жаловался, что проголодался, как волк.

Примерно в полдень зашли мы на хутор Милашюса. Противно лаял пес. Встретил нас сам Милашюс, снял шапку, пропустил в дверь, я шел вслед за инструкторами, Милашюс улыбнулся мне, обрадовался знакомому. Пока шли к избе, я заметил, что Варнецкис покосился на открытую дверь сарая Милашюса и сваленные там в кучу еловые дрова.

Опустив руки, Милашене стояла у стола, потом предложила нам сесть. Варнецкис объяснил цель нашего прихода, и Милашене со словами: «Хорошо, хорошо» достала из ящика купюру, вручила Варнецкису, тот прижал деньги пожелтевшим от курения пальцем, а правой рукой откинул в сторону полу черной кожанки:

— Столько-то? Ладно… Покажите-ка мне квитанции поставок!

— Тут, тут квитанции, Теклюте… — заговорил Милашюс и сам нашел в ящике квитанции, вручил их Варнецкису.

Квитанции у Милашюса были в порядке.

— Больше не дадите государству, Милашюс? Не можете? Такой хутор, такой хутор у вас, Милашюс!..

— Да нету у нас… Точно… Нету денег-то… Отец хворает…

— Нету? Государству жалеете? А не хотите, часом, белых мишек повидать?

У Милашене задрожали руки. С мольбой посмотрела она на меня и на Зерингиса.

— Откуда в сарае дрова, Милашюс? — почти закричал Варнецкис, бросаясь в дверь. За ним равнодушно вышел Зерингис, за Зерингисом — я.

— Где достал? — уже на дворе разорялся Варнецкис.

— Лесник привез, товарищ инструктор…

— Где накладные? Такая куча дров! Теперь ты у меня, Милашюс, еще не на такой заем подпишешься!

Я не спросил тогда и по сей день не знаю, где достал дрова Милашюс. Побледнев, приглашал он нас в избу. Варнецкис ломался, но недолго. Покашливая, Милашене уже несла на стол миску с дымящимися цепелинами, а Милашюс — бутылку, заткнутую скомканной газетой.

Зерингис три раза подряд громко сглотнул слюну. Подобрев, уже улыбался Варнецкис.

И впрямь: какая мелкая чепуха становится иногда порогом, перешагнув который, оказываешься в приветливом лунном свете. Я сказал довольно таки зло:

— Спасибо, дядя, только я не сяду за стол и есть не буду. Мне просто не хочется. Кто хочет, тот пускай ест, а я пошел дальше.

Милашюсы перепугались, Варнецкис снова приобрел прежнюю осанку, у Зерингиса отвисла челюсть.

Я хлопнул дверью. Странное дело — яростно лаявший до той минуты пес Милашюсов теперь молчал, кажется, даже хвостом вильнул.

— Пранюс, что теперь будет-то? — услышал я за спиной голос Милашюса.

Ничего не было, Милашюс. Вот сколько лет мы с тобой прожили… Кстати, может, ты и выиграл, если не выбросил ту облигацию, которую прижал тогда порыжевшим пальцем к столешнице Варнецкис?

Ага — не сели за стол Милашюса и мои сопровождающие!

Пыхтя, догнали меня Варнецкис с Зерингисом уже на берегу речушки Бальчя. А я-то думал, что Варнецкис покажет, что там у него под черной кожанкой. Однако нет — не показал.

Мать дала мне с собой кусок хлеба и яйцо. Достав из кармана, я зашвырнул этот гостинец в речку.

— Идиот! Вот идиот! Попомнишь мои слова — хлебнешь горя, если и дальше будешь так жить. Ей-богу, хлебнешь! — сквозь зубы процедил Варнецкис. Зерингис уже снисходительно качал головой.

Твоя правда, Варнецкис, великая твоя правда: хлебнул я горя. Но разве ты не замечаешь, сколько у меня радостей, Варнецкис?

ГЛАВНОЕ — ВЫЖДАТЬ

Все было известно как по-писаному: когда грузовик въезжает в тень длинного дома (разумеется, это зависит от времени года), надо посигналить — пусть люди в квартирах услышат, пусть спешат по лестницам с ведрами, пачками и коробками. Все время сигналить не следует, чтоб не нарушать покой в городе, да и автоинспекция запретила такие сплошные гудки. Потом придется свернуть налево и глядеть при этом в оба, поскольку навстречу едут автомобили, может случиться несчастье, а пока пропускаешь встречный поток, можно полюбоваться красивыми круглыми башнями костела и вообразить себе, как там все тихо в лучах заглянувшего в окна закатного солнца, как умиротворенно глядят со всех сторон ангелы, женщины, старики и дети, вылепленные на стенах и сводах этого костела.

Уже можно сворачивать, и тут опять следует нажать на сигнал, потом, уже въехав во двор, посигналить погромче, на всю катушку, поскольку и по телефону, и в письменном виде имеются жалобы, что часто нельзя расслышать сигнал; понимай, народ тоже бывает разный — попадаются и тугие на ухо. Затормозил, рука автоматически нажимает на сигнал, в задке автомобиля слышен грохот; разносортный мусор, самые тайные вещи лезут во внутренности машины; сжатые железными лапами, они тут же теряют форму. Теперь можно так же автоматически развернуть газету и, пока сбегутся из этих клетушек люди, даже почитать, установлено определенное время ожидания, вот Тадеушас и читает начатую в предыдущих дворах статью о жизни и литературе. Что и говорить — Тадеушас любил читать книги и то, что о книгах пишут, это могут подтвердить все его знакомые; особенно нравилось ему чтение в детстве, когда, вывихнув ногу на кочке, он долго прихрамывал. Когда его оттолкнули в сторонку от привычного житейского корыта, он стал искать себе уголок среди книжек и газет. Здесь еще надо сказать, что и мать Тадеушаса обожала книги; добавим истины ради, сильных мужчин — тоже. Тадеушас тоже был от одного из таких сильных мужчин, но не в этом суть. Почти каждый день мать Тадеушаса, сунув нос в комнату, говорила:

— Тадзю, иди побегай во дворе или куда-нибудь к приятелю, у меня тут будет разговор…

Тадзю знал или догадывался, что это будет за разговор. Однажды он, как в известном рассказе об «Умном Йонюкасе», предложил им, то есть матери, которую звали Фелей, или Фелицией, и тому другому идти погулять и поговорить на дворе, однако все-таки струхнул и повиновался, а когда спустя некоторое время вернулся, то увидел, что Феля лежит и читает книгу. Любопытным было отношение Фели к жизни. Она приговаривала: «Сперва надо жить, а потом проверять по писаному…» По писаному в большинстве случаев значило по книгам.

Теперь — к делу, а то времени у нас в обрез: транспортер уже остановился, спрессовав в один комок вещички людей таких разных, совсем не похожих друг на друга характерами, судьбой и т. д. Тадеушасу теперь положено выбраться из кабины и подойти к задку машины, чтобы поработать особыми вилами, однако — черт возьми! — на сей раз никто и не собирался выносить мусор! Тадеушас вспомнил, что в обед было очень много народу, может, сейчас у них ничего и не осталось, поэтому снова уткнулся в газету. Черт возьми, все-таки приятно быть простым человеком, с материнским молоком впитавшим любовь к книге! Вот: «Наши писатели обязаны находиться в самой гуще жизни, среди трудящегося, созидающего народа. Не какие-нибудь интеллигентские салонные бредни нужны трудовому человеку, а его повседневность, смысл его будничного труда». В точку! В конце концов, пусть посидит какой-нибудь писатель на месте Тадеушаса, а Тадеушас в это время почитает книжонки, пускай поживет он в полуподвале Тадеушаса, любуясь голыми ногами баб — из полуподвала-то ничего больше и не видать, — может, тогда и напишет по-людски. А теперь — денег куры не клюют, все им в ножки кланяются, только между собой они грызутся, как собаки. Будто из-за кости, не иначе… Да не из-за простой — из-за слоновой кости… Тадеушас хохочет, он ничуть не сердится на этих бедолаг писателей, наоборот — все же приятно, что и этих, так называемых великих людей тузят, как его, Тадеушаса. Такое сладостное чувство солидарности охватывает Тадеушаса, что, подвернись тут какой-нибудь писатель, Тадеушас даже расцеловал бы его или наговорил кучу красивых слов.

А этот его единственный писатель из большого дома как нарочно тоже носу не кажет, не произвел никакого мусора. Почему его все время прижимают, долбают в газетах и книгах, он ведь и без того уже живой упрек — глаз у Тадеушаса наметанный, он, пожалуй, и сам смог бы писать, если бы кто-нибудь натаскал его, где ставить запятые. С другой стороны, один башковитый знакомый Тадеушаса, работающий не то в издательстве, не то в читальне, как-то сказал, что писатели тоже не знают, где ставить запятые, что запятые им расставляют редакторы. О том, что у этого писателя дела неважнецкие, Тадеушас может точно определить по его мусору!