Приключения Весли Джексона

- Хочешь, пойдем отсюда, - сказал он.

Он говорил так тихо, что я едва расслышал. Я не мог выговорить ни слова, и тогда Гарри встал и сказал:

- Пошли.

Мне стало мучительно стыдно, что я оказался такой скотиной.

- Ну нет, черт возьми, - сказал я. - Ты не должен идти. Я поброжу немножко по городу. Потом за тобой зайду.

Теперь я мог гордиться собой. Я не испытывал ни к кому неприязни, и девушка уже не вызывала во мне таких чувств. Я даже посмотрел на нее и улыбнулся - и, конечно, она улыбнулась мне в ответ.

- Может быть, попозже увижу вас обоих, - сказал я.

Я вышел из ресторанчика. И не побежал. Не спотыкался и не падал. Мне больше уже не хотелось сорвать одежды с девушки, и вещи опять обрели для меня свой смысл. Я постоял перед рестораном, стараясь привести в порядок мысли, потом пошел вдоль по улице. Не успел я дойти до угла, как услышал, что Гарри кричит мне вслед:

- Эй, Джексон, погоди!

И дальше мы пошли вместе. Мне хотелось ему сказать многое, но я не знал, с чего начать. Ну как сказать товарищу, что сожалеешь о том, что возненавидел его? И за что? За то, что у него низкий культурный уровень, за то, что он красив, а ты нет, за то, что он нравится женщинам, а ты нет, и все такое прочее?

Наконец я сказал:

- Славная девушка. Жалко, я был с тобой и испортил тебе все дело.

- Свинья она, а не девушка, - сказал Гарри.

Но по его тону я понял, что ему хочется к ней вернуться, и я сказал:

- Пойди к ней, Гарри. В казарме увидимся.

Вместо ответа Гарри ухватился за фонарный столб, и его вырвало в сточную канаву. Потом он сказал:

- Это от вина, которое мы пили за ужином. Пойдем обратно в лагерь.

Мы прошли пешком все шесть миль до лагеря. Сначала мы долго молчали, потом разговорились про Аляску, потом запели, и когда наконец добрели до казармы, все опять было хорошо, и мы обещали писать друг другу и встретиться в Сан-Франциско после войны.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Весли вспоминает последние денечки свободы и первые дни в неволе

Когда я в Сан-Франциско проходил медицинский осмотр на Маркет- стрит, 444, был там один старый доктор-штатский, который спрашивал:

- Есть у вас какие-нибудь жалобы?

И я подумал: "Я могу жаловаться только на то, что жив и здоров и не знаю, как помочь этому горю".

Но я понимал, что так отвечать нельзя, и сказал, что у меня все в порядке. К тому же он очень спешил, так как осмотреть нужно было человек семьсот-восемьсот, а тут уж мешкать не приходится.

Не успели мы опомниться, как уже прошли всю процедуру осмотра и сидели на скамейках по одну сторону обширного зала. Кто-то выкликнул по фамилии какого-то мексиканца, и ему было ведено сесть по другую, свободную сторону зала. Потом тот же человек выкликнул меня и велел мне сесть рядом с мексиканцем. Мексиканец сказал:

- А я знаю, почему нас посадили сюда, в стороне от других.

- Почему? - спросил я.

- Потому что мы сидели в тюрьме.

Ну, он-то и верно в тюрьме побывал, а я нет, и его не приняли в армию и отослали домой, а мне сказали пересесть на прежнее место.

Немного погодя каждого, кто проходил осмотр, стали спрашивать, что он хочет: отправиться сразу на распределительный пункт в Монтерей или прежде получить двухнедельный отпуск. Многие из ребят предпочли отправиться сразу, потому что слыхали, что первые четыре - пять недель самые тяжелые и чем скорей от них отделаться, тем лучше, но я выбрал двухнедельный отпуск, потому что хотел попытаться разыскать отца и попрощаться с ним. И еще мне хотелось пройтись хоть разочек по Сан- Франциско, как до войны.

Помню, впереди меня стоял один парнишка. Его спрашивают, что он хочет: двухнедельный отпуск или прямо в Монтерей, а он не понимает, и тогда человек в военной форме, который всех спрашивал, говорит:

- Куда ты хочешь ехать?

- В Окленд, - отвечает парнишка.

Военный записал его на отпуск, но это было совсем не то, чего хотел этот парень. Он хотел домой, а жил он в Окленде.

- Можно теперь идти домой? - говорит он.

- Домой? - сказал военный. - Да ведь вас сейчас приведут к присяге, вот только придет майор.

Ну, этого бедняга совсем уж не понял. Ему бы нужно отойти в сторонку, чтобы все остальные могли сообщить военному, что они выбрали, а он стоит - и ни с места.

- Я хочу домой, - говорит он.

- Проходите, - сказал военный. Ему предстояло еще много работы, и он хотел поскорее освободиться.

- Я противник войны по своим убеждениям, - заявляет тогда этот парень.

- Проходи, - сказал военный. - Ты теперь в армии.

Парнишка отошел, и все мы стали твердить друг другу:

- Ты теперь в армии.

Майор явился только через три часа. Он был не совсем трезв. Видно было, как он устал и как все ему надоело. А все-таки он прочитал надлежащие места из военно-судебного кодекса и прочую ерундистику. После этого мы приняли присягу и теперь уже наверняка были в армии.

Сказать по правде, я чувствовал, что попал в западню. Я чувствовал себя, как бык в загоне, который видит, что дело неладно, и начинает побаиваться, как бы его не погнали на бойню.

Но я получил свои две недели и благодарил бога хоть за это. Я обошел все трактиры и пивные, куда обычно захаживал мой отец, и спрашивал о нем, но никто его за последние дни не видел и не знал, где он. Я искал отца по всему городу, в особенности на улицах, куда часто забредают бездомные, - на Третьей улице и на Ховард-стрит и вообще по всему этому району. Я повстречал там множество людей, которые могли бы сойти за моего отца, но самого отца так и не видел.

Дни и ночи проходили, а я не знал, как лучше их использовать. Едва примусь за книгу, которую мне давно хотелось прочесть, и тут же вспомню, как мало времени у меня остается, вскакиваю и тороплюсь на пляж, брожу по берегу, ищу красивые камешки, смотрю, как солнце в море заходит. И вдруг придет в голову, что нужно же кому-нибудь сказать прощай; а ведь я никого не знаю.

Я приходил в отчаяние и говорил себе, что должен найти девушку, которой мог бы сказать прощай. Оставлял пляж или библиотеку, садился на трамвай и ехал куда глаза глядят в поисках девушки, которую мог бы полюбить, а потом с ней проститься. И мне попадались такие, которых я легко мог бы полюбить, но когда нужно было подойти и познакомиться, я не мог собраться с духом.