Христос спускается с нами в тюремный ад

Я сказал ему: "Сейчас вы думаете, что ваше положение безнадежно. Однако, ночь темнее всего бывает незадолго перед восходом солнца. Христиане верят, что наступит утро. Веру можно выразить с помощью слов "несмотря на то, что" и "все-таки". В книге Иова сказано: "Несмотря на то, что Господин побил меня, я все-таки хочу верить ему". Эти два слова в Библии часто расположены рядом. Они должны помочь нам не терять веру в самые мрачные мгновения".

Букур обрадовался, что кто-то интересуется им; однако, покаяние в жестокости и злодеяниях он обнаружил только тогда, когда до него дошло, что доктор Алдеа был прав. Он быстро умирал. Со страхом в голосе он сказал: "Я умираю за отечество".

Часами он находился без сознания. Когда он пришел в себя, то сказал: "Я хотел бы исповедоваться! Перед всеми вами. Я так много нагрешил. Я не могу умереть с мыслями об этом". Его голос стал удивительно спокойным. Он сказал нам, что убивал евреев толпами, но не потому, что ему было приказано, а потому, что он знал, что никто его за это не покарает. Он убил несколько женщин и двенадцатилетнего мальчика. Он сделался кровожадным, как тигр.

Когда он закончил, он пробормотал: "Господин Вурмбрандт, будут теперь ненавидеть меня".

"Нет, - возразил я. - Вы сами ненавидите эту тварь, которую охотно убили в себе. Вы обратились и отреклись от нее. Теперь вы больше - не убийца. Человек может родиться заново".

На следующее утро пламя жизни еще мерцало в нем, но очень слабо. "Вчера я еще не все сказал, - объяснил он. - Я испугался".

Он расстреливал детей на руках их матерей. Когда кончались боеприпасы, они забивал их до смерти прикладом винтовки. Его ужасающая история, казалось, будет бесконечной, но, наконец, он преодолел ее и впал в сон. Его дыхание было хрипящими прерывистым. Грудь поднималась и опускалась, будто ему не хватало воздуха. Мы все притихли. Его руки еще цеплялись застеганное одеяло, пока, наконец, не схватили маленький крест на шее. Мучительный крик вырвался из его горла, потом он перестал дышать.

Кто-то сообщил заключенным в коридоре о случившемся. Вошли двое мужчин, чтобы забрать труп Букура. На его лицо упали из окна лучи утреннего солнца. Резкие складки вокруг рта расправились. Черты его мертвого лица выражали глубокий мир, которого он никогда не знал в своей жизни.

Сахар, которому довелось путешествовать

Заключенные из других камер часто приходили в комнату номер 4. Оставались на ночь, помогали умирающим и старались утешить нас.

Один из этих друзей принес что-то на Пасху, завернутое в бумагу: это предназначалось для Валерия Гафенсу, бывшего члена Железной Гвардии. Оба мужчины были родом из одного города. "Осторожно, - сказал он, - это контрабанда".

Гафенсу снял бумагу, там оказалось два куска белого сверкающего вещества: сахар! Мы все не видели сахара в течение многих лет, и наши изголодавшиеся организмы испытывали в нем мучительную нужду. Все взгляды устремились на Гафенсу и на драгоценный сахар в его руке. Медленно он завернул его снова.

"Пока я не буду его есть, - сказал он, - может быть сегодня кому-то станет хуже, чем мне. Но тем не менее, большое спасибо".

Осторожно он положил подарок у своей постели. Там он и остался.

Через несколько дней у меня поднялась температура. Я был очень слаб. Сахар передавали от кровати к кровати, пока он не добрался до меня.

"Я дарю его вам", - сказал Гафенсу. Я поблагодарил, но оставил все же сахар нетронутым на тот случай, если на следующий день кому-то он понадобится еще больше. Когда кризис миновал, я передал его Сотерису, старшему из двух греческих коммунистов. Его положение было очень серьезным.

В течение двух лет сахар путешествовал по комнате номер 4 от мужчины к мужчине (у меня он был еще дважды), и каждый раз страдающий все же находил в себе силы не прикасаться к нему.

Сотерис и Глафкос были коммунистами, участвовавшими в партизанской войне в Греции. В конце войны они убежали в Румынию. Как и многие их соучастники, они были арестованы. Их обвинили в том, что они плохо воевали. Однако и поныне им не надоело хвастаться своими подвигами, которые они желали бы совершить прежде, чем их сшиб шквал войны. Они грабили известные монастыри на горе Афон. Все, что они вздумали взять с собой, они поспешно собирали, а все, что хотели оставить, разбивали вдребезги. Женщинам было запрещено посещать Афон, и многие из монахов давно не видели женщин. "Мы взяли с собой группу девушек-партизанок, - рассказывал Сотерис. - Вы бы только видели, как удирали эти старые холостяки".

Пока Сотерис надеялся остаться в живых и мог еще шутить, он гордился своими атеистическими взглядами. Но как только он стал близок к смерти, он возопил к Богу о помощи. Только монотонный голос священника, повторявший слова об обещанном Богом прощении, смог успокоить его. Но и тогда он проявил силу духа, отказавшись от обоих кусочков сахара.

Заключенный из другой камеры, часто приходивший к нам, чтобы помочь, приготовил его тело для погребения. Этого человека все уважительно называли "господин профессор". Его фамилия была Попп. Редко можно было видеть сгорбленную фигуру профессора без сопровождающего. С ним обязательно был кто-то, кому он преподавал историю, французский или какой-либо другой предмет.

"Как вы обходитесь без письменных принадлежностей?" - спросил я однажды. "Мы натираем стол куском мыла и пишем слова ногтем", - объяснил он. Пока я восхищался его выдержкой, в его голубых невинных глазах вспыхивал огонек: "Раньше я был убежден, что должен учить, чтобы зарабатывать деньги. В тюрьме я приобрел другой опыт: учу, потому что люблю своих учеников".

"Значит, у вас есть внутреннее призвание, как это называют священники". "Сейчас, - ответил он, - здесь обнаруживается то, что скрыто в каждом".

Когда я спросил его, христианин ли он, мне показалось, что он огорчился. "Господин священник, я слишком часто бывал разочарован. В тюрьме Окнеле-Марии, в которой я был в последний раз, надо было переделать церковь в помещение для лагеря. Искали кого-нибудь, кто бы сорвал крест с купола. Но никто и не думал этого делать. И, наконец, тот, кто заявил, что готов это сделать, оказался священником..."