Фотография полковника

-- Вы не сразу домой? -- спросил меня комиссар (так я узнал, что он был еще и комиссаром полиции).-- Выпьем по рюмочке?..

К нему, казалось, вернулось веселое расположение духа. Ко мне -- нет.

-- Рядом с остановкой, в двух шагах от кладбища, есть бистро, кроме того, там еще венки продают.

-- Знаете, я не испытываю ни малейшего желания...

-- Не расстраивайтесь. Если думать о всех несчастьях человечества, жить не захочется. Всегда где-то убивают детей, умирают с голоду старики, есть вдовы, сироты, умирающие...

-- Да, господин комиссар, но увидеть все это вблизи, собственными глазами... я не могу оставаться безразличным.

-- Вы слишком впечатлительны,-- ответил мой спутник, крепко хлопнув меня по плечу.

Мы вошли в бистро.

-- Сейчас постараемся вас утешить!.. Два пива! -- скомандовал он.

Мы уселись возле окна. Толстый бармен в жилетке, с закатанными рукавами рубашки, из-под которых были видны волосатые руки, подошел к нам.

-- Для вас у меня есть настоящее пиво! Я полез в карман за деньгами.

-- Оставьте, оставьте,-- сказал комиссар,-- я угощаю. Я все еще не мог прийти в себя.

-- Если бы у вас был хотя бы его словесный портрет!

-- У нас есть описание его внешности. По крайней мере, мы знаем, как он выглядит, когда нападает. Его портрет расклеен на всех стенах.

-- Откуда у вас его портрет?

-- Нашли у утопленников. Некоторые из его жертв, которых на несколько мгновений удалось вернуть к жизни, смогли даже, в предсмертной агонии, сообщить нам дополнительные сведения. Мы знаем, как он действует. В квартале это все, кстати, знают.

-- Тогда почему они не проявляют осторожность? Надо лишь избегать его.

-- Это не так просто. Говорю вам, каждый вечер два-три человека попадают в его ловушку. Но мы никак его не поймаем.

-- Не понимаю.

Я с удивлением заметил, что все это, похоже, забавляет архитектора.

-- Смотрите,-- сказал он,-- убийца встречает своих жертв там, на остановке трамвая. Когда пассажиры выходят, чтобы идти домой, он, прикинувшись нищим, подбегает к ним, хнычет, просит милостыню, пытается их разжалобить. Обычные дела: он только что вышел из больницы, работу ищет, но найти не может, ночевать негде. Это лишь начало. Он ищет добрую душу. Находит, затевает разговор -- и уже не отстает. Предлагает купить всякую мелочь из своей корзинки: искусственные цветы, ножницы, непристойные миниатюры,-- все что угодно. Обычно он получает отказ, добрая душа спешит, у нее нет времени. Торгуясь и споря, они в конце концов подходят к уже известному вам пруду. И тогда он наносит неотразимый удар: предлагает посмотреть фотографию полковника. Это действует безотказно. К тому времени уже темнеет, и жертва наклоняется над фотографией, чтобы разглядеть полковника получше. В этот момент ей и конец. Преступник пользуется тем, что жертва погружена в разглядывание снимка, толкает ее в пруд -- и дело сделано. Ему остается лишь найти себе новую жертву.

-- Непонятно. Все про него знают -- и все равно попадаются.

-- Что вы хотите -- это же ловушка. И очень хитрая. Его никак не удается поймать.

Я машинально посмотрел на остановку. Как раз подъехал трамвай, пассажиры начали выходить, но никакого нищего я не заметил.

-- Вы не увидите его,-- сказал комиссар, угадав мои мысли.-- Он не покажется, он знает, что мы рядом.

-- Может быть, следовало бы установить здесь пост, пусть дежурит инспектор в штатском.

-- Это невозможно. У наших инспекторов и так слишком много работы. К тому же им бы тоже захотелось посмотреть фотографию полковника. Мы попробовали -- пять человек уже утонули. Ах! Если бы мы знали, где его найти!

Я покинул своего спутника, не забыв поблагодарить его за то, что он сопровождал меня по кварталу и так любезно рассказал мне об этих ужасных преступлениях. Увы, его захватывающие откровения не появятся ни в одной газете: я не репортер и никогда не выдавал себя за журналиста. Комиссар-архитектор добровольно поделился со мной сведениями, которые вызвали во мне глухое отчаяние. Домой я пришел с ощущением невыразимой тоски.

Дома, в атмосфере вечной осени, меня ждал Эдуар -- в мрачной -- днем электричество отключают -- гостиной с низким потолком. Он сидел на сундуке около окна -- худой, одетый во все черное, с бледным и печальным лицом, горящими глазами. Лихорадка у него, очевидно, еще не кончилась. Он заметил, что я угнетен, спросил меня почему. Я хотел все ему подробно рассказать, но он меня прервал с первых же слов:

все это ему известно, сказал он своим дрожащим, почти детским голосом. Он удивился, что я раньше ничего не слышал. Весь город в курсе. Поэтому он ничего мне и не говорил. Все это знали, все к этому привыкли. Хотя и негодовали, разумеется.

-- Еще бы! -- ответил я.

Я, со своей стороны, не мог скрыть удивления тем, что он совсем не потрясен моим рассказом. Хотя, может быть, я несправедлив, может быть, все дело в его болезни, у него же туберкулез. Чужая душа -- потемки.

-- Пройдемся немного,-- предложил он.-- Я жду вас уже целый час. Здесь так холодно. На улице наверняка теплее.

Я был выбит из колеи, устал и предпочел бы лечь, но согласился выйти прогуляться.

Он встал, надел фетровую шляпу с черным крепом, плащ стального цвета, взял свой тяжелый, набитый портфель--и выронил его, не успев сделать и шагу. Из кармана портфеля выпали фотографии полковника в парадной форме -- усатого полковника с приятным, даже несколько трогательным лицом. Мы положили портфель на стол, чтобы легче было все уложить, и нашли там еще сотни таких же фотографий.

-- Что это значит? -- спросил я.-- Это же та самая фотография, знаменитая фотография полковника! Она у вас, а вы мне никогда не говорили!

-- Я редко заглядываю в портфель,-- ответил он.

-- Но это же ваш портфель, вы с ним никогда не расстаетесь!

-- Это не причина, чтобы все время в нем копаться.

-- Тем более, давайте воспользуемся случаем и посмотрим, что там еще есть.

Он засунул руку, слишком белую, как у больного, с кривыми пальцами в другой карман огромного черного портфеля. И вытащил -- как все это там могло поместиться? -- немыслимое количество искусственных цветов, непристойных картинок, конфет, копилок, детских часов, булавок, пеналов, картонных коробочек, не знаю чего еще, целую кучу сигарет. "Сигареты -- мои", -сказал он. На столе уже почти не оставалось свободного места.