Бог любит смех

Г Л А В А 2. ПТИЦЫ И ПЧЕЛЫ, ИЛИ АИСТНЫЙ КЛУБ

Вся округа говорила , что Божии мельницы творили справедливость в то утро, когда я сломал лодыжку. Мой папаша заявил, что в моем случае остается только сожалеть, что они мололи не слишком крепко. Я упал с крыши дома Сэфида Филлипса. Я устанавливал там медвежий капкан, возле каминной трубы, поскользнулся и потерял равновесие. Папаша совсем разозлился из-за того, что я затеял на крыше Филлипсов. Я объяснил, что миссис Филлипс ждет ребенка, а капкан мной поставлен, чтобы поймать аиста, как только он появится. В эту ночь, через вентилятор для теплого воздуха в полу моей спальни, я слышал, как папаша говорил матери, что, пожалуй, печально, что я не свернул себе шею. Я мог, приблизив лицо к вентилятору, смотреть прямо на кухню. Я видел, что мать огорчена словами отца. "Он твой сын, Фрэнк, - сказал она, - ты обязан поговорить с ним". Отец был практичен. "Меня беспокоит, что он может дожить до пятидесяти, пока не поймет, что там ему аиста не найти". Не найти! Не может быть. Если не будет аиста, я окажусь банкротом на церковном пикнике. Все дети ждут его. Мы готовили сюрприз для мисс Поппенбург. Если не аист приносит детей, то кто же? Разумеется, я спросил у отца. Он что-то быстро пробормотал в ответ. Я разобрал только, что он немедленно идет в город. Он посоветовал мне расспросить мистера Филлипса. Это его аист, сказал папаша. Я встревожился. Как я мог со сломанной лодыжкой снять этот медвежий капкан с крыши? Если мистер Филлипс замешан в появлении ребенка, этот капкан у трубы может преподнести ему сюрприз, когда он будет спускаться. Он тоже может сломать лодыжку. Вечером, когда мистер Филлипс возвращался домой с работы, я ждал его у ворот. Я сказал ему: "Если это случится ночью, мистер Филлипс, будьте осторожнее там, наверху". "Что?" "Я только имею в виду, что вы не птица, и с капканом на ноге вы можете потерять ваш сверток". Мистер Филлипс был довольно туповат. "О чем ты толкуешь?" Я решил быть с ним откровенным. "Как мужчина мужчине, - сказал я. - Мы ведь знаем, что аиста нет, не так ли?" Лицо мистера Филлипса вдруг стало как банановый пудинг , а потом как томатный сок. Я сразу понял, что совершил серьезную ошибку. Бедняга. Похоже, он не знал, что аиста не будет. Он подозрительно посмотрел на меня. "А ты уверен, что упал не головой?" - спросил он. Когда он ушел, появилась матушка. Она сказала: "Мистер Филлипс выглядел немного расстроенным. Что ты ему сказал?" "Я нанес ему страшный удар, сообщил я ей. - Теперь он не знает, получит ребенка или нет". Мать засмеялась. "Я думаю, что он нисколько не сомневается ". Я покачал головой. "Он полагался на аиста, а я разбил все его надежды". Матушка пристально разглядывала меня. Она делала вид, что очень интересуется гипсом на моей лодыжке. "Хорошо, сказала она, - если не аист приносит детей, то кто?" Я ответил не сразу. Все считали, что капкан упал с крыши вместе со мной, но я-то знал, что он все еще там, у трубы - на взводе. Я посмотрел наверх, в сумрак, где возле красных кирпичей лежал, замаскированный, мой капкан. "Пока не знаю, - сказал я матери. - Но, думаю, что на днях смогу тебе сказать". Когда же мистер Филлипс получил ребенка без участия капкана, это заставило меня призадуматься. А кроме того, и начать читать. Я потерял к ребенку Филлипсов всякий интерес. Я напал на след более крупной дичи. Я решил получить ответы на все мои вопросы. Почему небо голубое? Куда девается смех, после того, как его услышишь? Если земля круглая, а люди ходят по ней со всех сторон, то какая сторона верхняя? Почему Сэмми Агню черный, а я белый - большую часть времени? Есть ли у Господа жена? Где его дом? Может он говорить на языке индейцев-чиппевеев, как дядя Уолтер? Правда ли, что он всех любит? Даже старую леди Желтый Жакет, которая гоняется за нами с зонтиком? Зачем он сотворил москитов? А также мух, которые могут бегать по потолку вверх ногами? Я решил, что единственный человек, который может ответить на мои вопросы, - это мой дедушка. Я пробовал спрашивать мисс Поппенбург в школе, но она сказала, что мне следует знать ответы только на ее вопросы, а не на мои. Когда я обратился к отцу Хогену, он посоветовал мне регулярно ходить на исповедь, хорошенько каяться , не пропускать воскресной мессы, и оставить Бога в покое. Отец велел мне заткнуться. Однажды на улице я спрашивал о чем-то даже мэра Флэтчера. Он похлопал меня по спине и с веселым смехом сказал, что обсудит мои вопросы на муниципалитете, но больше я никогда от него ничего не услышал. Я был уверен, что дедушка скажет, чтобы я выкладывал все напрямик и задавал любые вопросы, какие смогу выдумать. Он, может быть, и не знает ответов, но непременно попытается отыскать их. Мой дедушка был невысокого мнения о школе, церкви и политике. Он говорил, что у большинства людей головы настолько пусты, что можно две недели ехать там на экипаже и не встретить ни одной свежей мысли. Он был именно тем человеком, которому можно задавать вопросы, это точно.

Г Л А В А 3. ПАРА ЗАКОРЕНЕЛЫХ ГРЕШНИКОВ

Я делал следы динозавра в мягкой теплой пыли дороги на Олд-Свимминг-Хоул, прыгая на сдвинутых вместе ногах. Я направлялся к дедушке. Я проигнорировал открытые ворота, потому что они были слишком малы, чтобы в них мог пройти динозавр, и перелез через дощатый забор и пустые ясли. Дедушка был в амбаре и распевал во всю мощь своих легких: Ждет на небе пирог, когда выйдет твой срок. Когда выйдет твой срок - ждет на небе пирог. Так живи день за днем весь отпущенный срок И получишь потом в небесах свой пирог. Дедушка тер скребницей старого упитанного Принца. Он поймал меня, вручил щетку и подсадил на хребет гнедого. "Ты когда-нибудь видел Бога? - спросил я его. Дедушка немного подумал. "Ты имеешь в виду - в лицо?" Я кивнул. "Глаза в глаза". Дедушка похлопал старого Принца по холке, стряхивая тонкую сенную пыль, которая сыпалась с сеновала. "Ладно, сэр, - сказал он, - это забавная штука. Я частенько беседовал с Ним, конечно, но это была большей частью односторонняя беседа". "Он не отвечал тебе?" Дедушка толкнул гнедого локтем. "Давай, малыш". Принц сделал небольшое па задней ногой, освобождая место. "Нет, - сказал дедушка, - ни звука не отвечал. Обычно я не получал ответа на свой вопрос и понял мудрость этого позже. Господь во многом подобен банкиру, сынок. Большая часть его работы - отшивать парней вроде меня, которые не так надежны, чтобы давать им взаймы". Мой дедушка был протестантом, мы - католиками. Дедушка говорил, что он бедный старый старатель, и ничего более. Я спросил его, почему. "Все уверены, что моют золото, но получают, в основном, гравий, сказал он. - Я же ищу настоящую жилу". "Что это значит?" "Узнаешь когда-нибудь". Моя мать перешла в католичество, когда они с отцом поженились. Я слышал, как она рассказывала о том, что бабушка была в ужасе от этого. Деда же это не волновало вообще. "Если у тебя под шкурой чистое сердце, - сказал он матери, - я уверен, что ты будешь водить Господа за нос, подыскивая местечко потеплее". Когда я поинтересовался у деда, почему он до сих пор оставался старателем, он ответил мне, что, если его отец был любезен , то и он тоже будет любезен. Он поведал это мне при миссис Кэйси. Она заявила разгневанно, что деду никогда не увидать, что находится по ту сторону жемчужных ворот. Меня это очень огорчило: мне было совершенно неинтересно отправляться на небеса, раз там не будет дедушки. Я знал, что пропускать воскресную службу - смертный грех, за который будешь вечно гореть в геенне огненной. Дедушке было больше семидесяти, значит, он пропустил уже больше трех тысяч раз. Я сказал ему об этом. Он захихикал. "Я буду проклят, насколько это возможно. Если не покаюсь в своих ужасных грехах". Я вышел за ним во двор. "Ты здорово старый, дед. Ты не думаешь, что скоро придет время исповедаться?" Он прервал правку косы на точильном камне, смочил камень водой и опять принялся качать и точить. "Сынок, - сказал он, - боюсь, я немножко староват, чтобы идти расстраивать такого славного молодого парня, как отец Хоган". Я запротестовал. "Миссис Кейси сказала, что никто не бывает слишком стар, чтобы смыть свои грехи". Дедушка кивнул. "Миссис Кейси хотела бы смывать их прямо у себя на кухне - сразу, лишь только они появятся перед ней". Дедушка встал, попробовал лезвие косы на своем большом пальце, после чего принялся косить траву вдоль участка подсолнечника. "Нет, - говорил он мне между взмахами, - позволь своему старому деду отправиться в могилу таким нераскаявшимся грешником, каким он и является". Потом он засмеялся. "Но - только между нами - держу пари, что Господь ... Миссис Кейси жила в соседнем квартале. Она постоянно пеклась о грешниках. Она регулярно ставила в церкви свечи, в надежде, что они все-таки исправятся. Дедушка говорил, что если она зажжет свечу за каждую душу, которая кажется ей грешной, то наш городок будет виден в ночи аж из Миннеаполиса. Миссис Кейси была чумой для грешников, особенно для протестантов и иудеев. Она говорила, что все они пойдут в ад, потому что язычники. Поэтому-то мы с Эллой так расстроились, когда летом мисс Шустер уезжала обратно на Верхнее озеро. Она была учительницей у нас во втором классе, и мы очень ее любили. Когда мы узнали, что она еврейка и протестантка, мы поняли, что у нее нет шансов. Вечером, когда на автобусе она покидала городок, мы с Эллой принесли ей три апельсина и старый журнал. Мы провожали ее так усердно, что матушке в конце концов пришлось придти и отправить нас домой. Мисс Шустер была очень тронута, что нас так печалит ее отъезд. "Спасибо за подарки, дети, - сказала она, ласково улыбаясь нам. - Я буду читать журнал в дороге". Элла разразилась слезами. "О, - рыдала она, это не для дороги. - Это на тот день, когда вы пойдете в ад за язычество!" Мой острый интерес к Богу особенно возрос, когда я начал понимать, сколь значительную часть времени Он тратит, хлопоча об одном маленьком мальчике - обо мне. "Богу не понравится, если ты сделаешь это, Уильям - говорила мать. "Не ешь яблоко в постели, Уильям, Бог все видит". Я никак не мог понять, когда Бог отдыхает от своих забот. Я спрашивал папашу, но он посоветовал мне спросить отца Хогана. "Я за это церкви плачу, - сказал он. - Пусть отрабатывают деньги". Отец Хоган же посоветовал спросить у папаши, поскольку он человек честный и боится Бога. Чего не знал отец Хоган, так это того, что мой отец - человек, который боится и вопросов о Боге Однажды ночью видение вновь посетило меня. Только теперь я был достаточно взрослым, чтобы все хорошенько запомнить. Отец сказал, что причина этому - четыре сандвича с пикулями и пинта клубники, которые я съел, и отказался обсуждать эту тему. Мать сказала: "Запиши все подробно, дорогой, потом придешь и почитаешь мне". Прежде чем обсудить какой-то трудный или щекотливый вопрос, мать очень часть велела нам, детям, пойти в свою комнату и записать все очень тщательно, чтобы мысли прояснились в наших головах. Это позволяло матери выкроить немного времени для своей работы. Иногда она говорила: "Попробуйте изложить все это стихами, в рифму, чтобы звучало красивее, когда вы будете читать это маме". Мать понимала детей лучше, чем отец. Иметь дело с отцом бывало выгодно, и ты мог получить, что хотел, если не опасался извержения вулкана в тот момент, когда его терпение наконец лопалось, и он кричал: "Ох, да ладно!" Матушка всегда видела тебя насквозь и говорила "нет" так нежно, что ты никогда не мог взбунтоваться, как бы тебе этого ни хотелось. Тем не менее, я потерял доверие к матери с тех пор, как она, примерно двумя годами ранее, обманула меня. Она предостерегала меня от озорства, говоря "У меня глаза на затылке!" Я верил ей, потому что, как бы тихо не крался я к буфету, мать, даже не поворачиваясь от мойки, говорила "Положи назад печенье, Уильям!" Она могла увлеченно шить, сидя в углу, спиной к парадной двери, как угодно шуметь, но, если ты пытался прокрасться по лестнице на улицу, она окликала тебя: "Не выходи, пока не сделаешь домашнее задание, дорогой". И я решил, что у нее и впрямь глаза на затылке. А еще я решил их увидеть. Однажды после обеда, когда она задремала, я тихо подкрался к ней с ножницами. Осторожно я выстриг часть волос на затылке. На затылке не оказалось вообще никаких глаз, но зато какие изумленные глаза были на ее лице, когда проснувшись, она увидела меня, стоявшего рядом с ее волосами в руке. Она рассказала об этом отцу. "Ребенок ненормален", заключила она. "Спасибо за сенсацию", - проворчал отец. Наконец я закончил описывать подробности моего видения, спустился к ней и все прочитал. Прежде чем я начал, отец встал и вышел из комнаты. У меня до сих пор хранится этот старинный документ, в котором детскими каракулями описан прекрасный сияющий образ, явившийся мне и принесший такой покой и восторг, какие нельзя описать словами. "Кто это был?" - спросил я. "Возможно, друг - сказала мать. - Ты действительно видел его или думаешь, что видел?" "Я видел его". "Ты спал или проснулся?" "Спал. Иначе я бы спросил, кто он такой". "А как он выглядел?" "Он был весь белоснежный, сияющий и прекрасный, и он поманил меня рукой". "Что он еще сказал?" - спросила она. Он сказал: "Я жду тебя. Ищи меня. Будь как Петр. Рыбачь". Я бы сказал, что мать встревожилась, потому что спокойствие давалось ей с трудом. В ту же ночь сквозь вентилятор в полу я следил за отцом и матерью, которые сидели за кухонным столом. Они думали, что я сплю. Мать сказала: "Я по-настоящему беспокоюсь, Фрэнк. Возможно, ты был прав. Возможно, это видение означает, что он может уйти от нас". Это было для меня новостью. И я, к своему ужасу, понял, что, говоря "уйдет", мать имеет в виду "Уйдет совсем", как однажды в расцвете лет "ушел" Большой Дядя Роберт. Ночью я вообще не спал. Раз кто-то придет за мной, я должен быть начеку. Несколько дней мне было совсем тошно. Я мало разговаривал и не выходил играть. Я сидел в своей комнате и боялся. Я чувствовал, что обязан быть дома, когда придет гость. Я распрощался со всеми друзьями. Я отдал свою бейсбольную рукавицу Марджи Келли, которая сильно мне нравилась. Я отдал ее даром. "Это прощальный подарок", сказал я ей. "А куда ты уходишь? - спросила она удивленно. Я проглотил комок в горле. "Ужасно далеко". Так всегда говорят ковбои в фильмах в "Народном театре", а больше я и не знал, куда можно уйти. "Куда далеко?" - спросила она. "Просто далеко". "Далеко-далеко от Дулута?" Я кивнул. "Гораздо дальше. И никогда не вернусь назад". Марджи обрадовалась. "Тогда можно я возьму твои роликовые коньки?" Я отдал их ей. Я ждал две недели, но никто за мной не явился. В конце концов я забрал коньки обратно. Я снял их однажды вечером на улице прямо с ног Марджи. "Тебе хватает нахальства, - сказал я ей, - кататься, хотя мое тело еще не остыло". Я решил, что лучше пойду и расскажу деду о моем видении и об этом "уйти". Может быть, он все растолкует. Я не думал, что видел Бога. Он не казался столь величественным, хотя и был прекрасен. Дед отгребал снег от дверей амбара, когда я пришел. Я не терял времени. Я рассказал ему о видении. "Ты когда-нибудь видел что-то подобное?" - спросил я его. "Нет. Но хотел бы". Дед двинулся вокруг сарая через глубокий снег. Я шел по его следам, делая гигантские шаги. "Что ты делаешь?" - сказал он. "Иду по твоим следам". Дед будто испугался. "Ладно, выбирайся из них. Они не годятся , чтобы ходить по ним. Делай свои собственные следы и делай так, чтобы по ним можно было пройти". "А как ты думаешь, Бог оставляет следы?" - спросил я. Дед засмеялся. Он сказал, что я напоминаю ему школьника, который взял карандаш и начал что-то усердно чертить. Учитель спросил, что он там рисует. Бога, ответил тот. Учитель засмеялся и сказал, что никто не знает, как выглядит Бог. Мальчик ответил: "Когда я закончу - буду знать". Дедушка разразился взрывом смеха. Он любил свои шутки больше чужих и частенько смеялся над ними больше, чем они того заслуживали. Когда я заворачивал за угол амбара, чтобы идти домой, он швырнул мне сзади за шиворот снежок. Только еще одному человеку, Элле, я рассказал о видении. Это было ошибкой. Наверное, она была завистлива, и поэтому с того момента у нее появились все виды снов и видений. "Твой человек приходил ко МНЕ в МОЙ сон этой ночью", - гордо хвасталась она. Это казалось сомнительным. "Как он выглядел?" "Он был высокий, как сосна, и глаза, как две больших миски". Я знал, что она выдумывает. За завтраком она всем рассказывала: "Сияющий человек Уильяма являлся этой ночью ко мне". Отец промахнулся мимо тоста и намазал маслом свою ладонь. "Это замечательно, дорогая, - сказала мать. - Запиши все это как следует для нас и прочти за обедом". Элла была полна энтузиазма. "Он был длинный и тощий, на нем было длинное черное пальто и высокая черная шляпа, у него черная борода и очень печальные глаза". Моя сестра Фрэнсис кивнула. "И он повторял снова и снова: "... восемьдесят семь лет назад наши предки...". Все понимали, что Элла говорит неправду. Я слышал, как отец говорил матери, что хотел бы знать, не сочинял ли и я. "Это единственный раз, - говорил он, когда большая жирная ложь была бы желанной и осталась бы безнаказанной". Однажды в воскресенье я не пошел в церковь, рискуя навлечь на себя смертный грех. Вместе с дедом мы поехали в его кабриолете на берег Миссисипи. Там был ужасный шторм, и все дома людей, живущих по берегам, затопило. Дедушка помогал им спасать вещи. Мы работали до позднего вечера. Когда мы вернулись, дедушка получил взбучку от бабушки, а я был отправлен наверх, в постель, прежде, чем пришел домой отец и смог со мной разделаться. Я понимал, что на этот раз будет не разговор "мужчины с мужчиной", не легкий ивовый прут - это будет ремень для правки бритвы. Отец махал этим ремнем так, словно колол дрова, иногда теряя в своей работе чувство меры, и, казалось, не мог определить, достаточно ли уже получил мальчик, чтобы исправиться. Но что было даже хуже - так это его манера подниматься по ступенькам. Его ноги играли на этих ступеньках с большим чувством, чем даже мистер Тилли на церковном органе по воскресеньям. Шаги отца по ступенькам всегда были ужаснее самой порки. Иногда по утрам, когда он по два раза окликал нас, а мы все не вставали, он взбегал на несколько ступенек самым устрашающим образом. "Я поднимаюсь за вами, - говорил он. - И если я поднимусь, вы пожалеете". И он скакал на одну ступеньку вверх и вниз, поднимая шум на весь свет, делая вид, что взбирается наверх. Я вылетал из постели, как метеор, и попадал прямо в брюки. Как то поутру отец был в особенно хорошей форме. "Если вы не подниметесь в пять минут, - сказал он, я приду и вытащу вас за шиворот!" Через десять минут он сказал: "Я иду!" Звучание ступеней было столь внушительным, что я почувствовал гордость за отца. Я засмеялся и окликнул Эллу: "Это неплохо. Это звучит, как будто отец подходит прямо к комнате". Я поднял глаза. "Доброе утро, папа!" Теперь, когда я пропустил воскресную службу, я ждал в своей комнате "отеческих шагов судьбы" снова. И они прозвучали. "Давай-ка покончим с этим", - сказал он. "Да, сэр". "Это причинит мне большую боль, чем тебе". "Но в другом месте". За это я заработал несколько добавочных ударов, но как только отец закончил "бить в литавры", как называла это Элла, я спустился и присоединился в амбаре к дедушке. Он сидел на ящике с овсом. "Присядь, сынок", - сказал он. Я покачал головой. "Пока не буду". Дедушка сочувственно кивнул. "Ты думаешь, что если бы соврал насчет того, где мы были сегодня, то имел бы теперь у себя в штанах более удобное седалище, верно?" - Я кивнул. Дед засмеялся. - "Лучше быть потрепанным, но гордым - сказал он мне. - "Вот в чем характер. Забудь свой огузок. Ты сделал доброе дело, помогая этим людям на реке". Дедушка быстро взглянул на дверь амбара, будто увидел там тень бабушки, а потом сказал: "Конечно, молиться тоже хорошо. Но так же хорошо можно молиться и за работой. Не хочу, чтобы ты думал, будто твой старый дед не верит в молитву, потому что я верю. Но есть разные пути. Сейчас, если я опущусь на колени, чтобы сделать это, Бог скажет мне: "Мэл Вагнер, ты - старый лицемер. Встань с колен и отправляйся-ка резать свиней. Пусть молиться тот, кто умеет. А ты ступай, помоги тем людям на реке, слышишь?" "Бог действительно говорил тебе это?" - спросил я его. "Именно это бы Он и сказал". Дед дал мне мягкую подушку из повозки. Я очень осторожно присел на нее. Я любил запах его одежды, его морщинистые щеки с редкими колючими бакенбардами, которые царапались, когда он обнимал меня. В амбаре был мир, который принадлежал только деду и мне. Я любил каждую минуту, проведенную здесь, аромат сухого клевера и люцерны, когда дедушка бросал вилами сено в кормушки; пыль, которая щекотала горло; сладко-кислый запах упряжи; мне нравилось, как прядали ушами лошади, издавая тихое ржание, и беспокоились, когда мы гремели крышкой ларя с овсом; нравились и дружеские тычки, которыми награждал меня старый упитанный Принц, когда я прикасался щекой к его бархатным теплым ноздрям; иногда я похлопывал его по шее и следил за лучами солнечного света, проникающими сквозь щели в стенах амбара, словно маленькие прожектора, нити которых играли с частицами танцующей пыли. Перед тем, как я отправился этой ночью домой, дед одарил меня объятьем медведя-гризли и оцарапал бакенбардами. "Никогда не прекращай задавать вопросы", - сказал он мне. Затем он взял с меня клятву, что провалиться мне на этом месте, если я прекращу. "Это все равно, что учиться", - сказал он. - "Когда ты станешь старше, ты бросишь задавать вопросы и будешь принимать все как есть, а это, что ты принимаешь так, как есть, обычно не так уж и хорошо, в конце концов. Вот что важно, сынок. Спрашивай. Где-то должно быть нечто лучшее, чем то, что мы имеем. Однажды ты поймешь смысл твоих снов. Надеюсь, что буду рядом, когда это случится. Я ведь и сам что-то искал больше семидесяти лет". В этот момент в дверь амбара постучался отец, давая мне понять, что наше совещание закончено.