Сторож

Так вот я Мариуса и подловил. Он, мой племянник, на вашей земле силки ставил. А я, сударь, у вас в сторожах хожу!

У меня перед глазами красные круги пошли, и я чуть на месте его не прикончил - так лупил. Да, влетело ему по первое число! И еще я дал слово, что второй раз его отлуплю для острастки, когда вы приедете.

Вот какие дела. Я даже похудел с горя. Сами понимаете, такое даром не проходит. Но парня я у себя оставил. Что поделаешь! У него ни отца, ни матери, всей родни один я. Не выгонять же на улицу, верно?

Но только я предупредил: возьмется за старое - конец, второй раз пощады не выпросит. Вот. Правильно я поступил, сударь?

Я протянул ему руку и подтвердил:

- Правильно, Кавалье. Вы честный человек. Он встал.

- Большое спасибо, сударь. А теперь пойду за ним. Пусть получит свое для острастки.

Я знал: отговаривать старика бесполезно, и решил ему не перечить.

Он сходил за мальчишкой и притащил его за ухо.

Я сидел на соломенном стуле, сделав суровое, как у судьи, лицо.

За год Мариус вытянулся еще больше и стал, как мне показалось, безобразней, противней и скрытней прежнего. А уж ручищи у него сделались вовсе чудовищными.

Дядя подтолкнул его ко мне и по-военному четко скомандовал:

- Проси прощения у хозяина.

Парень молчал.

Тогда отставной стражник сгреб его в охапку, приподнял и с таким остервенением принялся шлепать по заду, что я вскочил, порываясь прекратить порку.

Озорник завыл:

- Простите! Простите! Больше не... Кавалье опустил его на пол и, придавив обеими руками, поставил на колени.

- Проси прощения! - рявкнул он. Мальчишка, потупившись, прошипел:

- Простите!

Тут дядя снова поднял его и выпроводил такой оплеухой, что Мариус еле удержался на ногах.

Он убежал и весь вечер не попадался мне на глаза. Вид у Кавалье был совершенно убитый.

- Скверный нрав! - вздохнул старик. И весь обед повторял:

- Ах, как мне это горько, сударь! Вы даже не представляете - как!

Мои попытки утешить его ни к чему не привели.

Лег я пораньше чуть свет надо было выходить на охоту.

Когда я задул свечу, собака моя уже похрапывала на полу, в ногах кровати.

***

Глубокой ночью меня разбудил неистовый лай Жбана. Я сразу понял, что в помещении полно дыму Я спрыгнул с постели, зажег свечу, метнулся к двери и распахнул ее. В комнату ворвался вихрь пламени Дом пылал.

Я с размаху захлопнул толстую дубовую створку, натянул брюки, скрутил простыни жгутом и спустил за окно собаку; затем швырнул туда же свою одежду, ягдташ, ружье, выбрался сам и во всю глотку закричал:

- Кавалье! Кавалье!

Сторож не просыпался: сон у старого стражника был крепкий.

Сквозь окна я увидел, что первый этаж уже превратился в раскаленное пекло; заметил я и другое - в кухню заранее натаскали соломы, чтобы занялось подружнее Значит, поджог!

Я вновь завопил - Кавалье!

Тут я испугался, что он задохнется в дыму, и меня осенило: я загнал в ружье два патрона и выстрелил в окно Все шесть стекол разлетелись вдребезги, усыпав пол мелкими осколками. На этот раз сторож услышал и в одном рубахе появился в оконном проеме, растерянный спросонья и ослепленный отблесками огня, от которых на дворе было светло как днем. Я гаркнул:

- Дом горит! Прыгайте вниз! Скорей! Скорей! Внезапно изо всех щелей нижнего этажа вырвались языки пламени, лизнули стены и стали подкрадываться к старику, отрезая ему путь. Он прыгнул и по-кошачьи легко встал на ноги.

Он сделал это вовремя! Соломенная кровля с треском просела посередине, над самой лестницей, которая сделалась теперь как бы печной трубой для полыхавшего внизу огня: гигантский алый сноп взметнулся в воздух, рассыпался, как фонтанная струя, и ливнем искр разлетелся вокруг.

Еще через несколько секунд пожар охватил весь дом.

Ошеломленный Кавалье спросил:

- Как это могло случиться? Я ответил:

- Подожгли кухню. Он пробормотал:

- Но кто же? И тут я догадался:

- Мариус!

Старик все понял. Он пролепетал:

- Иисус-Мария! Вот почему он не вернулся ночевать!

Вдруг у меня мелькнула страшная мысль. Я вскрикнул:

- Селеста! Селеста!

Кавалье промолчал - в этот миг дом рухнул, и на месте его забушевал огромный костер, палящее, ослепительное, багровое море огня; от бедной старухи, без сомнения, осталась лишь кучка красных углей, обгорелых останков человеческой плоти.

Мы не услышали даже крика.

Тем временем огонь подобрался к пристройке, я вспомнил о своей лошади, и Кавалье бросился за ней.

Едва он отпер конюшню, чье-то гибкое тело скользнуло у него между ногами, и сторож упал. Это пустился наутек Мариус.

Отставной жандарм проворно вскочил. Он рванулся было вслед за негодяем, но, смекнув, что его не нагнать, и обезумев от неудержимого гнева, поддался одному из тех внезапных порывов, которые нельзя ни предвидеть, ни предотвратить: схватил мое ружье, валявшееся неподалеку, приложился, не проверив даже, заряжено ли оно, и, прежде чем я успел опомниться, нажал на спуск.

Один из патронов, досланных мною в стволы, чтобы предупредить Кавалье о пожаре, оставался неиспользован; заряд угодил беглецу в спину, и Мариус, обливаясь кровью, рухнул ничком. Как смертельно раненный заяц при виде приближающегося охотника, он заскреб землю руками и ногами, словно порываясь бежать на четвереньках.

Я кинулся к нему. Мальчишка уже хрипел. Так и не сказав ни слова, он умер еще раньше, чем пламя погасло.

Кавалье, по-прежнему в одной рубахе и босиком, остолбенело стоял рядом с нами.

Набежали деревенские, и моего сторожа увели: лицо у него было совершенно безумное.

***

На суде я выступал свидетелем и подробно, ничего не изменив, рассказал, как все было. Кавалье оправдали, но он сразу исчез и больше в этих краях не появлялся.

С тех пор я его не видел.

Вот вам моя охотничья история, господа.