План побега

- Роландо де Ланкер.

А сам Ланкер, который говорил быстро и энергично, в тоне дробного перестука, представил мне девушку:

- Оливия, моя ученица.

И тут же, с неукротимой энергией, он выхватил у меня чемодан. Оливия хотела помочь ему, но Ланкер, вытянув руку в перстнях и прикрыв глаза, отрицательно покачал головой. Мы прошествовали к выходу с некоторой торжественностью. На привокзальной площади стояли три или четыре автомобиля и огромная повозка с упряжкой взмыленных лошадей темной масти. Лошади прядали ушами; с козел с трудом слез краснолицый старик. С глазами навыкате и нетвердой походкой. Он погрузил чемодан и вопросительно посмотрел на меня. Я пробормотал извинения из-за того, что у меня так мало багажа.

- Оливия и Хорхе с этой стороны, - сказал Ланкер, указывая на дверцу, мы с другой, наш гость справа от меня.

Мы церемонно взобрались на повозку и заняли места согласно указаниям. Кучер, повернувшись к нам всем телом, как это делают люди, явно страдающие остеохондрозом, посмотрел на Ланкера. Тот сказал:

- Vogue la galиre!x

Фары отъезжающей машины на мгновение осветили повозку и скользнули по ногам Оливии. Пародируя нашего старинного друга, философа из Эмильяны, этого неутомимого исследователя женской натуры, я подумал: "Похоже, они выточены Богом сладострастия". И правда, в тот вечер ноги Оливии произвели на меня сильнейшее впечатление. Мы рывком тронулись с места и покатили по дороге под мерный стук колес, который, мне казалось, никогда не прекратится, но, обогнув площадь, мы остановились у кондитерской "Лучшие бисквиты". Ланкер посмотрел на Оливию долгим взглядом и произнес тоном человека, который пытается запечатлеть в памяти трепетное воспоминание детства:

- Четыре дюжины.

Девушка слезла с повозки; я последовал за ней, бормоча какие-то слова, в основном глагол "сопровождать" и существительное "дама". В кондитерской Оливия спросила меня:

- Вы видели деревья?

- Они прекрасны, - ответил я машинально.

- Нет, - возразила она, - они никогда не были прекрасными, а сейчас, подрезанные, выглядят ужасно. Но я не об этом. Я говорю о листовках, которые на них наклеены.

Нам принесли нашу покупку. Я расплатился. Оливия предупредила меня:

- Это для Роландо.

- Ну что же, ему и отдадим, - ответил я.

Площадь освещалась фонарями в виде белых матовых шаров, при свете которых мы стали осматривать деревья. К каждому стволу был прикреплен овальный лист бумаги с какой-нибудь надписью. Оливия, смеясь, прочитала несколько таких надписей. Я запомнил две из них: "Женщины, ведите себя более достойно!" и "Неприличие в одежде неприличие в жизни". Сквозь ветви, короткие, словно культи, я увидел затянутое тучами грозовое небо. Пахло влажной землей.

- Роландо нас ждет, - сказала Оливия. Уже в дороге я заговорил о листовках. Дракон, тряхнув головой и благодушно прикрыв глаза, воскликнул:

- Люди падре О'Грэди. Эти парни - сущие дьяволы.

- И вид у них тошнотворный, - поддержал Ланкер.

- Они не останавливаются ни перед чем, - заверил Дракон.

- Даже перед тем, чтобы лишний раз напомнить нам о своей глупости такими вот, например, стишками, - добавил Ланкер. - Я как-то вечером прочитал на дереве, что напротив церкви:

Ты стать свою одеждой подчеркнула,

И затуманен у мужчины взгляд,

Христовы раны вновь кровоточат,

И слышен смех победный Вельзевула.

Дракон вставил реплику:

- Прости, старина, но вторая строчка совсем неплоха.

- Poeta nasciturxi, - загадочно произнес Ланкер.Послушайте, что я прочитал на другом дереве:

Чулки ты носишь, грешное созданье,

И летом, и зимой - о, небеса!

Запомни: будет эти телеса

Поджаривать сам дьявол со стараньем.

(Сейчас, когда я узнал Ланкера получше, я подозреваю, он сам сочинил эти стишки; я даже припоминаю, что девушка покраснела, словно подобное безумство учителя заставило ее устыдиться за него.)

Дорога была длинная и местами - как я тогда догадался, а потом и убедился - шла прямо через поле. Вскоре пошел сильный дождь. По сей день я с душевным волнением вспоминаю, как дождь обрушивался на кожаные занавеси повозки и как шлепали по лужам лошади. Наконец мы въехали в ворота.

- Лавровая роща, - возвестил Ланкер.

Мы ехали между деревьями, сначала петляя, потом по прямой. Некоторое время слышалось размеренное скрипучее пение колес, и скоро повозка остановилась. Ланкер отворил дверцу, выпрыгнул прямо в лужу и протянул руку Оливии; она выскочила из повозки, и оба побежали, чтобы поскорее укрыться от дождя на галерее. Мы последовали за ними. Повозка медленно развернулась и затерялась в ночи. Несколько мгновений мы стояли, всматриваясь в темноту. Порой отблески молний освещали все вокруг, и тогда совсем рядом были видны высоченные эвкалипты, раскачивающиеся на ветру.

Кто-то сказал:

- Как бы молния сюда не ударила.

Игриво запахнув плащ, Ланкер ответил:

Лавр, что сейчас чело твое венчает,

Притягивает молнию, - опасность

Всегда в триумфе нас подстерегает xii.

Я подумал, будь у Ланкера подлиннее нос, он был бы незаменимым Сирано на всех мальчишниках. А Ланкер завершил тираду:

- Последняя строка сонета - из Кеведо. Достоинства лавра - из Плиния.

Он повернулся, отворил дверь в коридор, где была лестница с железными перилами, бронзовым шаром и поручнями красного дерева, и хлопнул в ладоши.

- Ave Maria! - крикнул он.

Вслед за ним крикнула Оливия:

- Педро!

Никто не появился.

Оливия и Хорхе продолжали звать Педро. В результате этих отчаянных призывов перед нами наконец возник мужчина в белой куртке, краснолицый, с круглыми глазами, выражавшими самое наглое лукавство, и курносым носом, так не подходившим к его облику мошенника. Ланкер спросил меня, обедал ли я.

- Нет, - ответил я, - но это не важно...

Решительным жестом он пресек мои протесты. Педро было приказано:

- Кофе сеньору.

Слуга удалился с моим чемоданом. А мы пошли по длинным и темным коридорам, через застекленный зимний сад, где стояли вазоны голубого фарфора и росли растения, листья которых напоминали абажур, пересекли залу с зачехленной мебелью. Так мы дошли до столовой, где стоял круглый стол, в окружении более чем двадцати стульев и с серебряной супницей посередине; в глубине комнаты, прямо напротив входной двери, возвышался, громоздился, выдавался вперед камин резного светлого дерева, похожий на дворец; нижняя часть остальных стен была также отделана деревом; на такой высоте, чтобы можно было, не вставая на цыпочки и не задирая голову, рассматривать их, висели потемневшие картины в золоченых рамах. Углубившись в это занятие, я не мог оторваться от одной из них, которая таинственным образом привлекла меня к себе с той минуты, как я вошел в столовую. С помощью Оливии я быстро сообразил, что картина представляет собой ад: из ямы, где копошились грешники, вздымалось пламя, на верхушке которого пританцовывал маленький, оранжевого цвета, дьявол.