Шкатулка сновидений

— Что это?! — разъяренно воскликнул я. — Я специально просил вас не приносить мне никакого хлеба!

— А что с ним не так?

— С ним-то все в порядке, но я заказывал не его! Где моя запеченная на противне вырезка с медово-горчичным соусом?

— Вы совершенно правы, устройте же большой скандал по пустякам! — посоветовала женщина. — У нахалов-бездельников сейчас в моде убийства!

— Послушайте, — пустился в объяснения официант, — мне действительно очень жаль, но у нас ни одного нет!

— Чего? Куска телятины?

— Нет, противня.

— Что?

— Я понятия не имею, куда они все подевались! Правда, вчера был тяжелый день, много народу, и Аксель сегодня работает в утреннюю смену. Быть может, вы обойдетесь сэндвичем?

— Если он не хочет, я съем его! — заявила женщина, хватая с тарелки сэндвич и запихивая половину в рот. Она начала жевать и пережевывать, очень энергично, с огромным энтузиазмом, ее глаза блестели от жадного наслаждения. Потом она быстро прикончила вторую половину и, слегка рыгнув, с трудом проглотила. Я смотрел на нее, широко раскрыв глаза, одновременно завороженный и испытывающий отвращение, ведь отталкивающее всегда завораживает. Действо было похоже на падение гигантской звезды в черную дыру — и ее бесследное исчезновение. Если для нее это обычная манера есть, неудивительно, что она страдает лишним весом.

— Вот счет, — угрюмо сообщил официант и ушел внутрь.

— Я заплачу! — прощебетала женщина. — О, мой муж будет потрясен, когда я расскажу ему, с каким великим человеком я разделила сэндвич!

Разделила?

— Кстати, а кто ваш муж? — спросил я, подумав, что это хороший способ узнать, кто же она такая. Или даже кто я сам.

Женщина кокетливо хихикнула.

— Какой шутник! — пробормотала она. — Какой шутник! Честное слово, страшно приятно обнаружить, что у августейшей персоны вроде вас на самом деле есть чувство юмора!

Затем, слегка понизив голос, она наклонилась ко мне и сказала:

— Могу я попросить вас о небольшой услуге? Я тотчас насторожился.

— Какой именно?

— О, я понимаю, это ужасная дерзость, но для нас это так много значит, для меня и моего мужа. Он, естественно, придет на ваше выступление, но там будет такая давка, и вряд ли представится возможность…

— Что за услуга?

— Ваш автограф.

Признаюсь, я испытал немалое облегчение. Конечно, я не помнил, кто я такой, но я всегда мог расписаться «Хендрик» под предлогом дружеского расположения.

— Несомненно, вы получите мой автограф.

Она испустила тихий вскрик удовольствия; мне он показался почти сексуальным.

— Вот, — воскликнула она, шаря в одной из своих сумок, — у меня есть ручка… да, да… о, какая небывалая честь!

— Но на чем мне расписаться?

Она на секунду задумалась, потом, к моему ужасу, вытащила свою левую грудь и, сжав ее в одной руке, протянула мне.

— Распишитесь здесь! — произнесла она, затаив дыхание. — И я больше никогда в жизни не приму душ!

Если это была клятва, ее мужу сильно не повезло.

Я подписал грудь, украсив букву «р» длинным завитком, идущим вокруг толстого коричневого соска. Она дрожала, и трепетала, и смеялась, и, после долгого запихивания и засовывания, умудрилась-таки спрятать грудь обратно в чрезвычайно узкое платье.

— До встречи сегодня вечером! — пропела она, вставая и собирая свои пакеты.

— Жду не дождусь, — пробормотал я, глядя, как дамочка ковыляет через площадь.

Вернувшись в замок Флюхштайн, я отыскал на втором этаже библиотеку и начал бродить среди полок в вялых попытках найти что-нибудь — хоть что-нибудь! — о йодле. Мысль о том, чего ждали от одного из ведущих мировых специалистов, преследовала меня все утро, точно весьма мерзкий задник в не менее тошнотворной пьесе, написанной душевнобольным автором с анархистскими замашками. Интересно, сколько человек соберется? Возможно ли, чтобы среди них оказались другие эксперты по йодлю — менее выдающиеся, чем я? О чем, пропади все пропадом, мне говорить? То, что мое выступление необходимо сопроводить наглядной демонстрацией, сильно ухудшало дело, потому что, если я еще мог наплести про пение йодлем что-то, имеющее к нему весьма отдаленное отношение, спеть у меня не выйдет. Я окажусь мошенником или, понял я, холодея от страха, даже обманщиком, что гораздо ужасней. Кроме того, что бы я ни наплел, это предназначалось не только для специально приглашенной аудитории, но и для Адельмы, графской дочери, страдающей тягой к психосексуальным блужданиям. Была ли очаровательная девушка с упругими грудями, читающая об истории кириллицы, Адельмой? При других обстоятельствах я бы надеялся на это. Только, так как Адельме исполнилось всего тринадцать, несмотря на ее «завораживающую сексуальную историю», о которой упомянул граф, это казалось маловероятным.

Библиотека оказалась большой и основательной, однако я заметил, что книги покрыты тонким слоем пыли — вряд ли к ним часто прикасались. По крайней мере, не граф Вильгельм, которого я счел мещанином и невеждой. Тусклые полуденные лучи сочились сквозь высокое окно со средником, высвечивая пляшущие, сверкающие пылинки на поверхности большого стола красного дерева, стоящего на буро-коричневом ковре в центре комнаты. Стол украшала маленькая зеленая лампа.

Коллекция книг у графа была весьма разношерстная, если не сказать больше; хотя, возможно, он покупал книги ярдами, как зачастую делают претенциозные богачи со скудными литературными познаниями.

Двигаясь от полки к полке, постепенно освобождая сознание от живого трупа Матильды Димкинс, мыслей о вечернем выступлении на тему пения йодлем и того — возможно, наиболее ужасного — факта, что я ничего о себе не помню, я поддался расслабляющему действию водянистого света и выдержанной тишины. Я просто сосредоточился — наверное, это слишком сильное и определенное слово — на книгах.

Здесь были музыка, история, искусство, языки, литература и поэзия: Эуленбургское издание партитур Майнца, Риккорди Миланского и Ширмера, включая большинство опер Верди и Вагнера и песенный цикл Малера [31]; документированная история Европы и Америки, обильно иллюстрированные художественные энциклопедии, «Великие картины Ренессанса» Дж. Ф. Кройцманна, собрание монографий Марии Бэк об Эль Греко и Веласкесе; полные собрания сочинений Шекспира, Гете, Виктора Гюго, Золя и Томаса Манна. Здесь были представлены все основные разделы науки, с легким уклоном в математику. Здесь также были психология — я заметил почти все книги Фрейда, но очень мало Юнга — и философия, теология, сравнительная религия, эзотерика и даже откровенный оккультизм: «Теория и практика древней алхимической магии» Макса Гильбера, несколько томов Виченцо Лабеллио-Шмидта с весьма дурной репутацией и Флоссмановский «Алхимический свод». Дальше я увидел биографии, автобиографии, поваренные книги, спорт — с явным предпочтением охоты и стрельбы — и совершенно неуместную здесь подборку журналов «Сделай сам». Я с улыбкой провел пальцами по корешку «Помощника в работе по дереву» некоего Тоби Снаббла, и в воздух поднялись струйки пыли.

Однако, я перестал улыбаться, подумав о том, что, хотя авторы и произведения мне знакомы, я не помню, чтобы когда-либо читал их. Почему? Очевидно, я любил читать, иначе все эти книги ничего не говорили бы мне. Быть может, у меня самого была небольшая коллекция книг? Как получилось, что я близко знаком с именами Вагнера, Шекспира и Веласкеса — но не знаю своего собственного? Кроме того, я так ничего и не нашел про пение йодлем. Только, не успел я возобновить свои беспорядочные поиски, дверь библиотеки распахнулась, и на пороге возник граф Вильгельм. Его лицо пылало. Я тут же подумал, что он пил.

— А, Хендрик! — с откровенно напускным радушием произнес граф. Явно произошло что-то неприятное…

— Боюсь, вы пропустили ланч. … но не это. Что-то другое.

— Миссис Кудль превзошла самое себя. Думаю, она хотела наверстать то, что не удалось в прошлую ночь. Какая жалость, что вас там не было! Она приготовила нам Bisque de Langoustines [32], Bar Normande [33], Boeuf Provemale [34]и Bavarois [35]. Непередаваемо!