Мисс Джин Броди в расцвете лет

Дописав это письмо, они прочли всю сочиненную ими переписку от начала до конца. Они не могли решить, что лучше: бросить компрометирующие документы в море или закопать их. Как им было известно, закинуть что-то с берега в море на деле труднее, чем на словах. Сэнди нашла в глубине пещеры прикрытую камнем сырую ямку, и они запихнули туда тетрадку с любовной перепиской мисс Джин Броди и никогда больше ее не видели. По пружинящему торфу они пешком отправились обратно в Крейл, полные новых планов и безмерной радости.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

— Пороха в этой банке мне хватит, чтобы взорвать всю нашу школу, — ровным голосом сказала мисс Локхарт.

Она стояла в белом халате за лабораторным столом, поглаживая стеклянную банку, на три четверти заполненную темно-серым порошком. В классе, как она и ожидала, воцарилась мертвая тишина. Мисс Локхарт всегда начинала первый урок именно этими словами и показом банки с порохом. Первый урок, по существу, был не уроком, а демонстрацией наиболее эффектных атрибутов кабинета естествознания. Все глаза были прикованы к банке с порохом. Мисс Локхарт подняла ее со стола и осторожно поставила в застекленный шкаф рядом с такими же банками, полными разноцветных кристаллов и порошков.

— Это бунзеновские горелки, это пробирка, это пипетка, вон там — реторта... тигель...

Так она создавала вокруг себя ореол служительницы таинственного культа. Она была ну просто самой интересной учительницей в средней школе. Правда, все учителя в старших классах были самыми интересными. Началась совсем новая жизнь, можно было подумать, что они учатся вообще в другой школе. Здесь не было тощих учительниц вроде мисс Скелетт, многочисленных дам, которые, гордо проплывая по коридору мимо мисс Броди, с роковой улыбкой говорили: «Доброе утро, дорогая». Учителя здесь на первый взгляд не интересовались чужой жизнью и думали только о своем предмете, будь то математика, латынь или естествознание. К новым ученицам они относились не как к живым людям, а как к удобным алгебраическим символам, и воспитанниц мисс Броди это вначале приободрило. Первую неделю они были в восторге от учебной программы, от пленяющих удивительной новизной предметов и от бегания из класса в класс по новому расписанию. Их жизнь теперь была полна впечатлений от незнакомых очертаний и звуков, отделенных волшебной палочкой от обыденной жизни: величественных геометрических фигур — окружностей и треугольников, страниц с греческими непонятностями и диковинных шипящих и брызжущих звуков, которые произносила учительница греческого: «Пест... псуцх...»

Спустя несколько недель, когда сквозь эти вздохи и звуки начало проступать значение, было уже трудно восстановить в памяти впечатления первых дней, казавшихся увлекательной игрой, было трудно представить себе, что греческие звуки могли шипеть и брызгаться и что слово «тепкагит» вначале напоминало обрывок бессмысленной считалки. Программы современного и классического отделений до третьего класса средней школы различались только подбором современных или классических языков. Ученицы современного отделения учили немецкий и испанский, и, когда они зубрили на переменах, коридор, как приемник при настройке, исторгал какофонию иностранных звуков. Мадемуазель, курчавая брюнетка, носившая полосатую мужскую рубашку с настоящими запонками, говорила по-французски с необыкновенным произношением, которое никто так никогда и не смог перенять. В кабинете естествознания иногда пахло, как на Кэнонгейт в тот зимний день, когда они ходили на прогулку с мисс Броди; запах бунзеновских горелок смешивался с проникающим в окна сладковатым дымом осенних костров. В кабинете естествознания, который ни в коем случае нельзя было называть лабораторией, уроки именовались экспериментами, и возникало ощущение, что даже мисс Локхарт не знает, чем кончится тот или иной эксперимент, и, пока они сидят на уроке, школа может взлететь на воздух.

В ту первую неделю в кабинете естествознания был поставлен эксперимент с насыпанным в пробирку магнием, от которого пламя газового рожка тряслось, как от щекотки. В разных концах комнаты из пробирок выстрелили ослепительно белые магниевые вспышки, но их тотчас поймали установленные для этого над пробирками колбы. Охваченная ужасом Мэри Макгрегор помчалась по единственному проходу между столами. В другом конце комнаты навстречу ей вспыхнуло белое пламя, и она бросилась обратно, но и там ее ждала новая слепящая вспышка. В панике бегала она по проходу из конца в конец, пока ее не изловили и не успокоили; мисс Локхарт, уже познавшая на собственном опыте раздражение, испытываемое при одном взгляде на лицо Мэри — два глаза, рот, нос, а больше и говорить не о чем, — сказала ей, что нельзя быть такой глупой.

Однажды, много лет спустя, когда к Сэнди в монастырь приехала Роз Стэнли, и они завели разговор о погибшей Мэри Макгрегор, Сэнди сказала:

— Каждый раз, как со мной случается беда, я себя ругаю, что не относилась к Мэри лучше.

— Откуда нам было знать, — ответила Роз.

И мисс Броди в тот день, когда они с Сэнди сидели у окна в отеле «Брейд-Хиллз», тоже сказала: «Я иногда думаю, не предала ли меня Мэри Макгрегор? Наверное, мне нужно было быть с ней помягче».

В средней школе клан Броди мог легко утратить свою индивидуальность не только потому, что мисс Броди перестала руководить их жизнью, заполненной теперь энергичным штурмом наук, которые преподавали бездушные специалисты, но и потому, что директриса намеревалась разогнать клан.

Она попыталась привести задуманный план в действие, но попытка провалилась. План был слишком дерзок — одним ударом избавить школу от мисс Броди и расколоть ее клан.

Она принялась опекать Мэри Макгрегор, рассчитывая, что ту легко переубедить и подкупить, но она недооценивала ее тупость. Она вспомнила, что Мэри, как и остальные девочки Броди, хотела заниматься на классическом отделении, но ей отказали. Теперь мисс Маккей пересмотрела это решение и разрешила Мэри учить по крайней мере латынь. Она ожидала, что за это Мэри снабдит ее информацией о мисс Броди. Но Мэри хотелось учить латынь, только чтобы ублажить мисс Броди, и директриса ничего этим не добилась. Мисс Маккей могла сколько угодно приглашать Мэри на чай, та просто не понимала, чего от нее хотят, и считала, что все учителя заодно — и мисс Броди, и все остальные.

— Теперь, когда ты учишься в средней школе, ты не часто будешь видеться с мисс Броди, — заметила мисс Маккей.

— Понимаю, — сказала Мэри, воспринимая ее слова скорее как приказ, чем как провокационный вопрос.

Мисс Маккей задумала новый план, но он же ее и подвел. В средней школе существовала система активного соперничества. Старшеклассницы делились на четыре отряда, называвшиеся: Холируд, Мелроуз, Аргайл и Биггар. Мисс Маккей проследила за тем, чтобы девочки Броди были по возможности распределены в разные отряды. Дженни попала в Холируд, Сэнди и Мэри Макгрегор — в Мелроуз, Моника и Юнис — в Аргайл, а Роз Стэнли — в Биггар. Тем самым они были обязаны соперничать во всех областях школьной жизни как в стенах школы, так и на продуваемых ветром пригородных хоккейных площадках, открытых любой непогоде, как могилы мучеников. Девочкам сказали, что теперь самое главное — чувство локтя; каждый отряд должен изо всех сил бороться за вымпел и собираться по утрам в воскресенье, чтобы болеть за свою команду, подбадривая ее выкриками. Дружба между девочками из разных отрядов, конечно, не должна от этого страдать, но чувство локтя...

Этого заявления для клана было достаточно, так как за два года у мисс Броди девочки получили полное представление о том, что значит «чувство локтя» и «болеть за свою команду».

— Выражения вроде «чувство локтя» всегда применяются для подавления индивидуальности, любви и личных отношений, — некогда сказала мисс Броди. — Понятия типа «болеть за команду», — говорила она, — не следует распространять на женщин, особенно если они посвятили себя призванию, достоинства которого с незапамятных времен диаметрально противоположны этой концепции. Флоренс Найтингейл знать не знала, что нужно болеть за чью-то команду: она выполняла свою миссию, спасая жизнь людей, независимо от того, к какой команде они принадлежали. Если вы внимательно читали Шекспира, то знаете, что Клеопатра понятия не имела о чувстве локтя. Или возьмем, к примеру, Елену Троянскую. А английская королева? Действительно, она присутствует на международных соревнованиях, но ей приходится это делать просто для вида, а на самом деле ее интересуют только здоровье короля и предметы старины. Куда бы завело чувство локтя Сибил Торндайк? На сцене она одна — великая актриса, а чувство локтя — у остальной труппы. Павлова...